Читать книгу - "Метро 2033. Крым - Никита Аверин"

– Фары.

Напарник кивнул.

– Квадры, или что-то пошустрее. Только чего они мечутся как припадочные? Вон опять, смотри.

– Объезжают стоянку. К привалу готовятся, – неуверенно ответил второй дозорный, продолжая щупать окулярами местность. – Вроде караван.

Усталость, глюки от перенапряжения? Запросто. Голод упрямо стоял на своем. А может, и вправду караван, их община находилась неподалеку от одного из торговых трактов, которым часто пользовались челноки и солидные торгаши покрупнее. Но с другой стороны, надо обладать неплохим арсеналом и недюжей смелостью, чтобы пересекать степь ночью. Качнувшись, тревожно загудели мятущееся на концах воткнутых в землю жердей факелы. Игвар вернул бинокль и уже засовывал его обратно в подсумок, когда его окликнул тоненький детский голос:

– Дядька, дай посмотреть!

– Ты чего не дома? Ужинают все давно. А ну, брысь!

– А я уже, – тряхнув челкой, упрямо соврал мальчишка. – Дядька Антон передать велел, чтобы не робели, и еще чутка потерпели, вас скоро сменят. Ну, дай. Ну, разочек!

– Ладно уж, – смилостивился взрослый, то ли обрадованный скорой передачей вахты, то ли глядя на смешно нахмуренную мордаху ребенка. – Только не крути ничего.

– Знаю я, – деловито отмахнулся мальчишка и, взяв прибор, жадно прильнул к окулярам, нацеливая их на степь. В выпуклых линзах довоенного прибора она выглядела как на ладони. Такая бескрайняя и манящая, что у мальчишки перехватило дух. Такая близкая – можно рукой подать – и такая недоступная, затаенная опасность на каждом шагу.

– Эй, – неожиданно буркнул он, не отрывая глаз от бинокля. – А это что?

– Где, – лениво поинтересовался Игвар, не предавая особого внимания словам, мало ли что мальчишке почудится. – Чего усмотрел?

– Да вот же. Вон там… – паренек перехватил бинокль и, к удивлению часового, умело подкрутил кольцо кратности, подправляя градус оптики.

– Эй, а ну-ка не трогай.

– Глядите, – мальчик чуть не заплакал от досады, что ему никто не верит, – там кто-то лагерь разбивает.

– Брешешь, малец. Фантазер. Не спеши, наиграешься в войнушку еще!

– Да ну вас!

Откуда-то издалека донесся унылый животный вой и внезапно резко оборвался, словно придавленный чьей-то невидимой рукой. Ребенок вздрогнул, но бинокля не опустил. Наоборот, ему стало еще интереснее. Так звучал мир где-то ТАМ. В большом и опасном пространстве за пределами бункера.

– Ну все, хватит. Насмотрелся уже.

– Эй! – разочарованно пискнул ребенок.

– Все, хватит с тебя, – пряча прибор в подсумок, не грубо, но твердо отрубил часовой. – Дуй домой, постреленыш. Мамка обыскалась, небось.

– А она знает, что я до вас пошел, – невозмутимо отрезал ребенок. – И у меня дела есть! Не маленький!

– Ну-ну, – переглянувшись, хмыкнули дозорные, но упрямый ребенок опять припустил куда-то в сторону, возвращаясь к входу в бункер, где обитала его семья да и вся небольшая община, через наружные загоны, в которых ворочался домашний скот и недовольно фыркали лошади.

– Эй, – прислонив лицо к неширокому отверстию в ограждении, скорее слыша и ощущая запах невидимых в сумраке зверей, осторожно позвал мальчишка. – Ты где? Я пришел. Принес тебе кое-что, выходи.

В темноте завозилось, и в полоску света, отбрасываемого факелом у входа в загон, поднявшись из наваленной на землю кучи соломы, выступил жеребенок, неуклюже перебирая четырьмя парами тоненьких, словно прутья ног.

– Не бойся, давай, – выудив из кармана горсть сушеных кореньев, скупо смоченных драгоценной водой, которую сцедил чуточку из канистры, припрятанной родителями на черный день (он даже боялся представить, что бы было, узнай отец о таком страшном проступке) ребенок протянул угощение приближавшемуся жеребцу, настороженно нюхавшему воздух. – Это вкусно, я сам пробовал. Только жевать надо быстро, а то горчит потом.

В подтверждение слов он поднес один из корешков ко рту и (ловко спрятав его кулаке) изобразил, что положил его в рот и стал с улыбкой разжевывать. Жеребенок скосил лучащийся доверием миндалевидный глаз и, поведя ушами, высунул длинный шершавый язык, за которым последовал растаявший в воздухе клуб пара.

– Вот молодец, – пока жеребенок с удовольствием хрумкал корешки, работая массивными челюстями, мальчик протянул руку и осторожно поднял ладонь. Поколебавшись, он коснулся теплой шершавой морды, которую покрывал воздушный зеленоватый пушок. Дикие скакуны крымских степей тяжело поддавались дрессуре и нередко в виде протеста откусывали горе-укротителям руки, да и прочие другие «не к месту» выступающие части тела. Но этот был еще совсем-совсем маленьким, всего нескольких месяцев от роду, к тому же родившийся уже в неволе, и мальчуган успел к нему привязаться. – Ты будешь моим конем, – с уверенностью важно рассудил он.

Продолжая расправляться с ужином, который смачно хрустел на зубах, жеребенок шумно всхрапнул и хлестнул себя по крупу коротким хвостом с кисточкой на конце.

– Сынок! Эй! Да где же этот сорванец! Да что же это за ребенок, управы на него нет.

– Это мама! – ребенок испуганно отстранился от загона, словно его ударило током. – Ладно, потом придумаю! Пока! Я завтра вернусь! Обещаю!

Но мальчику не суждено было вернуться, так как его жизнь вместе с судьбами остальных обитателей бункера всего через несколько часов круто изменилась навсегда.

* * *

Бивак атаковали глубокой ночью. Часовых сняли практически без звука, а следом заревела, загрохотала слепящая прожекторами разномастная техника, которую во избежание лишнего шума подтащили на вьючных животных, замкнувшая убежище общины в кольцо.

– Жители бункера! – над равниной гулко отражаясь от бетонных стен укрепления полетел властный, искаженный множеством динамиков голос. – Говорит атаман Микула! Вы знаете, зачем я пришел! Время вышло! Я больше не намерен ждать, и так дав вам времени на несколько недель! Мое терпение и доброта не безграничны. Платите указанный оброк, или уходите с моей земли!

– Микула, родный! Не стрыляй, это я, Мыхей! – из бункера, помахивая над головой корявой палкой с заляпанным лоскутом, символизирующим парламентерство, показался ковыляющий согнутый дед, всего десяток лет назад бывший крепким сорокалетним мужиком. – Нету оружия, хлопчики, нет! И оброка нет, Микулушка. Ничего нет. Да куда ж мы пойдем-то, родный? С женщинами, дитями грудными. Некуда нам податься Микулушка, пощади. Сами бедствуем. Хочешь скотину бери. Коней бери, курей бери, поросю последнюю, только нету у нас больше ничего…

Коротко хлопнул выстрел. Пуля пришлась старику точно меж глаз, и он, как подкошенный, рухнул на землю, подняв облако пыли, заискрившейся в свете прожекторов. Микула засунул пистолет обратно в кобуру.

– Если нечего дать, заберу все. И всех, – категорично рассудил он и сделал жест сорвавшимся с места боевикам, сворой голодных шакалов ломанувшихся в раскрытые гермоворота, топча тело застреленного старика.