Читать книгу - "Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов"

В основном в досье говорилось не про Яна-Петра, а про его двоюродного брата, великого литовского канцлера Льва Сапегу: умен, автор знаменитого статуса Литовского, трезвомыслящий, Русь не любит, хотя предпочитает жить с нею в мире. Разумеется, пока она сильна. Едва ослабнет, первым станет советовать королю вырвать у нее кусок земель, да побольше, побольше.

Но кое-что имелось и про самого ротмистра. Как-никак, невзирая на относительную молодость, лет тридцать на вид, не больше, он успел поучаствовать в польско-шведской войне. А в знаменитой прошлогодней битве при Кирхгольме, где Ходкевич наголову разгромил превосходящие силы короля Карла, успешно командовал правым флангом гетманского войска. А вот в отношении Руси мнение его точь-в-точь совпадает с мнением старшего братца, то есть переманить его в союзники нечего и пытаться.

Потому я и решил обойтись без показного дружелюбия и гуманизма, а поступить иначе, продемонстрировав свою запредельную жестокость, граничащую с зверством. Плевать, что Сапега понарассказывает обо мне по возвращении. Лишь бы он просветил Льва, что воевать с королевой Ливонии, которую подпирают плечами столь циничные, но удачливые и изобретательные головорезы и садисты, не стоит. Себе дороже обойдется. А мнение канцлера король выслушает ой-ой-ой как внимательно, ибо без визы и печати Льва Сапеги документы короля ныне вообще не имеют юридической силы на территории Великого княжества Литовского.

На самом-то деле головы городской палач отрубал мертвым шляхтичам, а чтоб все выглядело достоверно, по пути к нам гвардейцы заглядывали на поварню, где разделывали коров для нашего войска, и окунали в свежую кровь. Поди разбери, чья она. Вопили дурниной тоже гвардейцы, из тех, у кого глотки полуженее, — чтоб до Сапеги точно донеслось.

Зашел третий. Очередная голова покатилась по полу, брызгая во все стороны алыми каплями.

— Марцинковский! — вырвалось у ротмистра.

— Точно, — невозмутимо подтвердил я. — Он еще на свадьбе у нашего государя был, и на тебе, на его города покусился. У Фили в гостях были, да Филю и побили. Ну что ж, каков грех, такова и расплата. — И беззаботно отмахнулся. — Да бог с ним, с этим Марцинковским. Мне другое интересно. Вообще-то шляхтичей, даже если брать одних товарищей, у меня не меньше сотни, да и пахоликов сотни четыре. Но этих я потом пущу, на десерт, благо по одежде их отличить легче легкого.[67]Хватит ли у тебя терпения, ясновельможный пан, на восемь интересных часов по разглядыванию их голов?

Тяжелые шаги по лестнице прервали мои слова, и вскоре четвертая голова подкатилась к ногам Сапеги. Гвардеец повернулся к выходу, но я остановил его:

— Ты вот чего. Я, минуя одну деревеньку, мальца видел, коему шляхтичи, наверное свою рыцарскую доблесть выказывая, руки-ноги поотрубали. И припомнилось мне, что господь-то повелел око за око. Так ты кату передай, пусть их тоже не враз по шее топором тяпают, а точно так же, как того мальчишку: вначале левую руку, потом правую ногу, ну и так далее.

— А руки-ноги тоже приносить? — осведомился тот.

Я с грустью оглядел помещение. Тесновато, под стать самому городишку.

— Да нет, а то все не поместятся. Одной руки вполне хватит.

— Не надо! — вырвалось у ротмистра. — Не надо рук и ног. Повели остановить казни, князь. Я… согласен.

— Вот и чудненько, — улыбнулся я и кивнул гвардейцу: — Распорядись.

Но предупредил Сапегу, что, если он вздумает написать чего-то не то и гетман повелит схватить моего гонца, половина его шляхтичей лягут под топор. А когда гонца казнят, дойдет черед и до остальных. Само письмо Емеля на всякий случай прочитал, перед тем как ротмистр его запечатал, — вроде бы написано без всяких подвохов.

Теперь Ходкевич должен непременно сделать выводы из полученного сообщения. Раз Шереметев бросил всех ратников под Оденпе, получалось, опасаться прибытия в Юрьев помощи из Пскова ни к чему. Потому контроль над той стороной города, что обращена к реке, можно ослабить, сосредоточив людей для штурма в одном или двух местах. Это если они там еще стоят. Думается, пушкари со своими тренировками успели их разогнать. Значит, можно преспокойно отправлять в город гонцов с инструктажем, что начинать пальбу из пушек по польскому лагерю следует строго по моему сигналу — либо взрыв пороха в неприятельском лагере, либо запуск в небо зеленой ракеты. Раньше ни-ни.

Это было единственное новшество, которое я ввел. Все остальное оставалось прежним, то есть вновь обоз с водочкой и спецназовцы с фляжечками. Правда, на сей раз каждый из «купцов» обмотал свою грудь поверх нательной рубахи несколькими кусками особого поджигательного шнура. Метраж каждого рассчитан на три минуты горения. Больше нельзя, но и меньше рискованно — и без того впритык, чтоб одолеть половину расстояния до городских стен. Предназначались они вместе с приготовленными гранатами для складов с порохом. На то, что удастся грохнуть все три, которые спецназовцам удалось вычислить, я не рассчитывал — один и то благо. И желательно тот, что располагался поблизости от наемников. Цель номер два — центральный. До него пушкам с крепостной стены точно не достать. Третий — на противоположном от наемников фланге, где казаки, — в последнюю очередь.

Отец Никон вновь возроптал. Атака предполагалась не просто в Страстную неделю, но в ночь под субботу, когда Христа якобы распяли.

— Всего три дни обождать, — просил он.

— А дальше? — осведомился я. — Воевать в Светлую седмицу тоже грех, сам ведь говорил.

Священник замялся и робко предложил:

— Может, как под Оденпе, до утра отложишь, а?

Я усмехнулся. Намек понятен, но «видеть» очередное явление Христа не хотелось — слишком часто, утратится необычность. Нет, на сей раз обойдемся без сновидений, благо отец Никон хоть и возражает, но не очень настойчиво. Все-таки победа под Оденпе, да еще столь триумфальная, слишком свежа в его памяти.

Моих слов действительно хватило. Для начала я пояснил, почему мне кажется, что господь не пошлет очередного видения. Вот если б всевышний считал нас за дураков, которых надо постоянно тыкать носом в одно и то же, тогда да, может, чего и пригрезилось бы, а так достаточно и одного, куда ж больше. И далее стал развивать мысль, будто воевать в такой день, дабы показать распятому на кресте Христу торжество истинной веры над поганым латинством, вовсе не грех, но напротив, ибо прольется бальзамом на его раны.

— Как Спаситель воссиял в величии своей славы после распятия, так же и православие завтра к утру воссияет над папежниками, — высокопарно подытожил я, и Никон смирился, ушел.