Читать книгу - "По ту сторону жизни - Екатерина Лесина"

И печенье. Печенья много… а будет мало — еще принесут. Может, и мне переселиться? Что я, в конце концов, за этот дом держусь? Как показывает время, в нем никто не был счастлив. То есть точно я не знаю, но…

Бабушка, вынужденная принять двух чужих сыновей и едва не лишившаяся собственного.

Дед, которому пришлось простить жену, ибо сам виноват. Но простить и принять — не значит забыть… а сдается мне, Фердинанд ему бы пришелся по нраву.

Мой отец. И мать. И вот я сейчас. Сижу, ем печенье и думаю не о том, о чем должна бы.

— Ради карьеры приятеля? Сложновато. — Вильгельм ест мед. Из банки. Пальцем. И не было у него гувернантки, которая бы за подобное линейкой по этим самым пальцам лупила бы. Сразу видно, избаловали…

— Ради карьеры — да, но вот… воспользоваться случаем?

— Счастливым?

Я пожала плечами: понятия о счастье у всех разные.

— У Мортимера степень по философии, — зачем-то сообщил дядюшка. Вот он свой чай ничем не закусывал. И не пил. Сидел, держал на ладони и разглядывал желтоватый фарфор кружки. — Он вовсе не так глуп, каким хочет казаться…

Интересно, а ему хватило бы… устроить, скажем, клуб для избранных… такой, в котором можно чуть больше, чем в публичном доме.

И если вспомнить…

Исчезнувшая сестра и ее отец… то бабулино письмо, о котором я уже и позабыть успела. А что, если… он ничего не придумывал, мой дорогой дядя. Он просто взял чужую идею и слегка ее преобразовал. С выгодой для себя. С немалой, полагаю, выгодой… и когда идея из прибыльной превратилась в опасную, отступил в сторонку, предоставив другу… или не другу, но потенциальному приятелю, шанс для карьеры.

Это ведь… Удобно? И вполне в духе семьи. Доказать? Не выйдет.

— А он… участвовал в экспериментах?

И дядюшка Фердинанд пожал плечами:

— В первой части определенно нет, а вот дальше… не знаю.

Гм, а идея хорошая.

С другой стороны…

Почему бы не навестить другого дядю, раз уж во мне такая любовь к родственникам проснулась?

К сожалению, я вынуждена была признать, что дорогой дядюшка, если и был в чем виновен, то отныне стал неподсуден. Нет, толковый некромант, быть может, сумел бы поднять его, однако коронный суд к мертвым — настоящим мертвым — относился с неподобающей снисходительностью.

Поэтому я удовлетворилась тем, что от души пнула тело. И заработала укоризненный взгляд Диттера.

А что? Заслужил. Был поганцем и умер… не своей смертью.

Лежал дядюшка на огромной кровати с балдахином, с которого спускались витые шнуры, украшенные гроздями золотых кистей. Пыли на этом добре скопилось изрядно. А так… помпезненько, нечего сказать… резные ножки. Изголовье. И шелковые ленты с него свисающие. Надо полагать не просто так украшение, но со смыслом. Ленту я потрогала, убеждаясь, что, несмотря на возраст, была она вполне себе крепкой. Подергала. И отпустила.

Алые простыни. Черные подушки. И рыхлая дядюшкина туша, смотревшаяся в этом великолепии чуждо… мертвые в принципе не слишком красивы — себя я отнесу к исключениям, а уж этот-то… расплывшийся живот, поросший реденьким рыженьким волосом, который к паху становился темнее и не таким уж редким.

— В обморок не упадешь? — поинтересовался Фердинанд, прикрывая тело простыней.

— Нет.

Из-под простыни выглядывали босые ноги с кривыми пальцами и розовенькими какими-то слишком уж аккуратными пяточками.

Я вздохнула. И наклонилась.

Тронула рукоять ножа, торчащего из глазницы. Хороший удар…

— Самоубийство? — я исключительно предложила, но по тому, как переглянулись мои мужчины, поняла, что версию эту благую не поддержат.

А жаль. Все-таки родовая честь… остатки ее… чувствую, стоит копнуть в этом дерьме, и остатков не останется.

— Я… — дядюшкина законная супруга, сидевшая у кровати тихо-тихо, очнулась.

А я поняла, что впервые слышу ее голос.

— Я не хотела… я не думала…

— Не думала, — согласилась я, разглядывая это чудо.

Она была молоденькой, но при этом… Уставшей? Обессиленной?

Сложно подобрать слова. Просто ощущение, что в теле молодой женщины спрятался кто-то несоизмеримо более старый. Вот эти опущенные уголки губ. И тени морщин на лбу. Потухший взгляд. Дрожащие пальцы, которые она прижимает ко рту.

И сама трясется. И не стесняется своей наготы, будто вовсе ее не замечает. Я огляделась. И сорвала гардину — черно-красную, плотную, — накинула на плечи этой… как ее вообще зовут?

— Я… просто… он сказал, что продаст меня, — в блекло-синих глазах плескалось недоумение. — Что… я наивная дура… отпустят… мы контракт подписали… на три года…

Монк вздохнул. И присел рядом. Он взял голову девицы в ладони и легонько сжал, а я отвернулась, но все равно спиной ощутила раздражающую близость света. А еще огромное желание свернуть дурочке шею… убила она… ладно, допустим, дядюшка вполне себе заслуживал смерти и отнюдь не такой доброй, но… можно же было иначе. Ядом там. Или несчастным случаем.

А теперь что? На каторгу ее отправлять? Или попросить Аарона Марковича, пусть порекомендует кого-то из знакомых, кто в делах уголовных разбирается?

Ощущение света пропало. И я обернулась.

Девушку, которая куталась в гардину, усадили в кресло, а про тело дядюшки и вовсе забыли.

— Я… я хотела… срок выходил… и он стал совсем злым… — на бледных ее руках проступали пятна. Синие и лиловые, некоторые бледные, другие — яркие. Раскрывались темные язвочки ожогов. А еще я почему-то обратила внимание на изуродованные мизинцы. Кривые. Негнущиеся. Она сжала кулачки, а эти пальцы-ветки торчали в стороны. Получалось не грозно, но смешно… проклятье. Еще одна убогая на мою голову?

— Был… договор… на три года… три года — это немного… он заплатил маме и отцу… у меня сестры есть… и брат учиться хотел, а денег не было.

И поэтому тебя, бестолковую, продали во имя высшего блага семьи.

Я закрыла глаза и попросила:

— Может, вы потолкуете в другом месте? А я пока с дядюшкой побеседую.

Чувствую, мерзкая его душонка недалеко убралась. А что, местечко это пропитано и болью, и слезами, а значит, кровать вполне сойдет за алтарь.

Мне было ясно, что случилось. Дядюшка издевался над купленной женой, но та оказалась крепкой и продержалась условленные три года. Более того, посмела заикнуться, что уходит. А Вирхдаммтервег своего не упускают. Такие уж мы сволочи.

Вот дядюшка и взъярился. Наговорил всякого. А после и стал принуждать к исполнению супружеского долга, полагаю, в весьма извращенной форме. Тут уже и у девицы нашей нервы сдали. Нож под руку подвернулся… Каким образом? Откуда в спальне ножу взяться?