Читать книгу - "Окаянная сила - Далия Трускиновская"

Надо отдать должное Анне Петровне Хитрово — не обидела она Алену резким словом, мол, вовсе уж ничего не видит, не слышит и не ведает!

— А ты Настасью-то слушала, да неистовых ее слов не уразумела, — усмехнулась Анна Петровна. — Настасьюшка ведь за государя Федора Алексеича замуж собиралась! Думала — смотрины царских невест будут, родня за нее словечко замолвит, а уж она позаботится, чтобы государь к старой вере привержен был. Сама же его, болезного, разочка два всего и видывала, в Успенском соборе. А я его воскормила, воспоила, до смертного часа как родное чадо довела и в могилку проводила… И на нем царский род прервался… Настасья о государе Федоре то знает, что девкам молодым о суженом мерещится! И кудряв, мол, и плечист, и речист! И свет дородный добрый молодец… А как приведут под венец, да как оставят с молодым мужем в клети — где те кудерышки, где то дородство? А жить-то надо… Ты не ее, а меня слушай, я всю правду про нее и про него тебе скажу.

Грозно, ох, грозно прозвучали те слова.

— Да зачем мне? — удивилась Алена. — Меня-то, чай, и на свете не было, когда всё это сделалось…

Боярыня осеклась. И, несколько смутившись, зашевелила пальцами — высчитывала…

— Лет восемнадцать, поди, будет… — растерянно пробормотала она. — А и верно, свет Аленушка, нечего тебе таким старьем головку мучить. Это я, за грехи мои, всё, что в Верху было, помнить должна… Твое дело молодое, тебе о завтрашнем дне думать-то надо, о том, как государыне Авдотье Федоровне помочь… Про антихриста-то Настасьюшка разумно толковала… Приметы, гляди, сходятся…

В который уж раз напомнила боярыня Алене про Дунюшку, а чем да как помочь — утаила.

— А мне ведь Дунюшка сразу полюбилась, — призналась вдруг она. — Покойницу Наталью Кирилловну я не уважала — грешна, свет, не уважала… А Дунюшке и рада была бы послужить… Наталья-то Кирилловна Дунюшке простить не могла, что та себя блюдет, разумеешь? Я, свет Аленушка, в Верху, почитай, седьмой десяток лет… Иная баба столько не проживет, сколько я великим государям служу. Взяли меня еще при государыне Евдокии Лукьяновне казначеей к царевне Ирине Михайловне, а было ей тогда неполных три годочка. Царевна-то еще при государе Федоре Алексеиче скончалась, а я вот жить осталась. Государыня Евдокия Лукьяновна меня любила, да врагини мои лютые не дремали — и после смерти государыниной осталась я сиротинушкой, отпросилась постричься, и удерживать меня в Верху не стали, отпустили…

Алена глазам не поверила — от той давней обиды у Анны Петровны слезки навернулись.

— А я ведь верная, Аленушка, я кому служу — верная раба… Призрели на мое сиротство Милославские! Уходила-то я из Верха жалкой да ненужной, вернулась-то я в Верх дворовой боярыней к государыне Марье Ильиничне! И она, умница моя, сыночка Феденьку мне доверила. Как я мамой царевичу стала — весь Верх мне поклонился! А теперь слушай да примечай!

Алена тут же насторожилась.

— Хаживали ко мне да дружбу со мной водили сильные люди — боярин Иван Михайлович Милославский, муженька моего покойного родственник — боярин Хитрово Богдан Матвеич… Этот меня возлюбил и возвышал! Он у государя Алексея Михайлыча в любимцах ходил и в дворецкие был пожалован. Хитров-то род не из знатных, от городовых дворян пошел, да Борис Иванович Морозов благодетель наш, царствие ему небесное, в люди его вывел. А женат боярин Борис Иваныч был на родной сестре государыни Марьи Ильиничны — на Анне Ильиничне! А братец его, Глеб Иваныч — на Федосье, Настасьюшкиной тетке покойной… Вот и гляди, какой узелок завязался — Милославские, Морозовы да и мы, грешные… Коли по-умному бы дело сладить — и впрямь бы следовало Настасью за Федора отдать, так ведь он поторопился, сам невесту высмотрел! Хорошо хоть, что из бедного житья, родственников немного, и те малым довольны были…

И принялась боярыня перечислять знатные роды, коих с Милославскими да с Хитрово Бог одной веревочкой повязал. Алена лишь дивилась ее памяти да недоумевала — зачем бы верховой боярыне рассказывать такие вещи девке из Светлицы, пусть и вышедшей в ведуньи.

— Стало быть, пожаловали в мамы к царевичу Феденьке меня да еще княгиню Прасковью Борисовну Куракину, ну да я ее обошла… А царевичу Алексею Алексеичу шел тогда восьмой годок, и его две мамы, княгиня Катырева-Ростовская да княгиня Мещерская, гордые ходили, не подступись! Как-никак, был Алешенька наследником, был — да весь вышел!..

От негромкого смешка вздрогнула Алена. Пятнадцатилетним умер царевич Алешенька, надежда государева, и смертью своей открыл дорогу болезненному Феденьке, а вместе с Феденькой — Анне Петровне Хитрово.

Уж что там было с Алешенькой — Алена и спросить побоялась. Смешок, однако, запомнила.

— И тут-то княгинюшки носы и повесили! Ты, свет, не гляди, что я — постница ведомая, девкам молодым меня бояться не надо, при случае и посмеяться могу, и добрых людей повеселить, — поняв по Алениному личику, что лишнее словцо выронила, молвила боярыня. — Вот в те поры я и повеселилась! В дворовом женском чину первой была! И тут покарал меня Господь — померла голубушка Марья Ильинична. И вздумал государь снова жениться, и высмотрел Наталью Кирилловну. Милославские тут не обрадовались, а я подумала — да неужто Натальюшка не поймет, какая ей честь оказана? Всей душой я к ней — а она-то зловредный свой нрав возьми и яви… Как Петрушу она родила — я у нее за родинным столом кравчей боярыней служила, и на родинном пиру у царевны Феодоры, упокой господи ее ангельскую душеньку…

Алена слышать спокойно не могла про ангельскую душеньку — тотчас вспомнила Пелагейку. Но в Пелагейкиных-то устах слова звучали лживо, а Анна Петровна, похоже, и впрямь искренне любила всех детей государя Алексея Михайлыча, пока из младенчества не вышли… нельзя же столь безупречно притворяться, чтобы и ведунья обмана не распознала!..

— А потом государь возьми да и преставься безвременно… Ты старых мастериц расспроси, свет, они скажут тебе, что будто я тогда против Натальи Кирилловны кричала. А я Натальюшку сперва-то жалела, и не она ж воду мутила, а Нарышкины, весь их род! Нарышкиных в Верх нельзя было пускать! У меня после государевого погребенья и без Натальи Кирилловны забот хватало — Феденька-то, хоженый мой, хворал беспрестанно. И он мою любовь к нему видел! Как на Агафьюшке повенчался, на Грушецкой, и она мне почет оказала. И как Агафьюшка родами померла, а он Марфушку Апраксину взял, и она мне покорилась… А потом умер мой Феденька… Всякий раз ставлю за его безгрешную душеньку большую свечу. Был бы жив Феденька — не допустил бы ко двору немцев… Умен был Феденька, по-польски знал, вирши сочинял, он-то ездить за моря не стал бы…

Алена подумала, что и впрямь, своих детей не имея, могла старая боярыня привязаться к царевичу, как к сыну. Да и говаривали в Светлице — кабы не ее забота, до свадьбы ему бы не дожить…

И ощутила она со старой боярыней некое родство — ведь и она, хоть мало видела Дунюшкиных сыновей, а любила их и готова была век с ними возиться, тешить их, забавлять, кормить-поить с золотых ложечек, крошечные наряды им шить да расшивать…

Как будто ни о чем значительном и не поговорили — а уходила Алена из покойчиков радостная. Были, были верные люди, которых так же, как ее, беспокоила судьба бессчастной Дунюшки! Были — и письмами сносились, и Немецкую слободу выжечь дотла желали, и о царевиче Алешеньке пеклись…