Читать книгу - "Женское оружие - Елена Кузнецова"

С этими словами боярыня встала, отряхнула платье от налипшего сора и уважительно поклонилась старому наставнику:

— Спасибо тебе за науку, дядька Филимон. Завтра же начнем готовить все, что надо. Юлька приедет — девкам все необходимое покажет. У нее не забалуют. А тебя прошу, если еще какое упущение заметишь — говори, не отказывай мне в помощи, ладно?

— Ладно, ладно, куда ж я от вас денусь, — пробурчал бывший воин, довольный тем, что и для него есть посильное дело.

Еще ночью, дожидаясь, пока испекутся караваи, Анна переговорила с Ульяной. Пока усадьба для обозного старшины не была даже заложена, дел у Ульяны на посаде не было, так что боярыня предложила ей взять на себя присмотр за теми холопками, которые стирали сменную одежду отроков. А ее тезку — Аринину бывшую холопку по просьбе деда Семена определила ему в помощь на посад, за скотниками и птичницами приглядывать — те без хозяйского надзора тоже ленились.

Проводив Илью и повздыхав, его жена выяснила, куда сваливали выстиранное, и сейчас разбиралась с грудами заношенных рубах и портков, откладывая в разные стороны пока еще целые и требующие срочной починки. Заглянув к ней мимоходом узнать, не нужна ли какая помощь, Анна с удивлением обнаружила в закутке, помимо Ульяны, еще и одну из девчонок, прижавшуюся лицом к уютному плечу. Женщина гладила ту по голове и что-то ласково приговаривала. Увидев боярыню, она только помотала головой, скосила глаза на всхлипывающую фигурку и махнула рукой. Анна понимающе кивнула и вышла, тихонько прикрыв дверь.

«Кто это там с ней? По спине и не разберешь… Небось забилась в угол и ревела, а Ульяна ее услышала. Не дело, конечно, сегодня слезы лить, но в один день такому не научишься. Ладно, Ульяна баба опытная, объяснит, что надо».

Если уж только вчера приехавшей Ульяне пришлось плачущую девку утешать, то про Аринку и говорить нечего: целый день девчонки вокруг нее стайкой вились, в глаза заглядывали, будто подтверждения своим надеждам искали. Вертелись вот так рядом с ней по двое-трое, успокаивались и убегали по своим делам, а им на смену новые приходили. И для каждой у нее ободряющие слова находились.

«А ведь сама, поди, извелась — за Андрея переживает… Вот и ладно — за него так, наверное, со смерти матери никто не тревожился. А теперь и его ждут. И она, и девчонки. Ему это сейчас лучше любого оберега душу греет…»

Отроки же все больше на кухню забегали, находили повод заскочить, пусть ненадолго. И привлекала их не столько возможность перехватить на ходу хоть какой кусок, сколько сама Плава. Каждый раз при встрече с ней Анна удивлялась: жизнь старшую повариху крепости била нешуточно, один муж-недоумок чего стоил; внезапно свалившееся на голову холопство, закончившееся казнью старшей дочери… Всего этого любой другой хватило бы, чтобы озлобиться, а Плава мало того что подкармливала тех парней, которые за каким-то делом приходили на кухню, но и всегда была готова выслушать их и утешить. Это друг перед другом да перед девками они хорохорились, а наедине с ней опять становились самими собой: оторванными от привычной жизни, от семьи и родного дома мальчишками, порой напуганными, временами возбужденными, часто уставшими и всегда голодными. Было дело, не в меру услужливая холопка наябедничала боярыне, что старшая повариха-де завела себе любимчиков и подкармливает их втайне от остальных. Анна тогда эту ретивую дуру по щекам отхлестала, приговаривая, что не куски в чужих ртах считать надобно, а самой работать больше — тогда сил на глупости не хватит. Плаве же дала понять, что все знает и не осуждает ее: что греха таить, отроки всегда есть хотят, а уж после целого дня занятий на воздухе — тем более.

«К Ульяниному плечу поплакать прижмутся, Аринке за утешением в глаза заглядывают, к Плаве, как к родне близкой, забегают, от Верки даже тычки как ласку принимают… а тебе, матушка-боярыня, отроков для поручений приставили, как к воеводе… Вроде как и не баба. Да и нельзя мне бабой быть… Некому пенять — сама себе стезю выбрала. Какой там стезю — крест! Выбрала — вот и неси!»

Посиделки в тот вечер не удались: почти у всех девок глаза были на мокром месте, а оставленные в крепости отроки досадовали на Мишку, свою судьбу и весь белый свет, так что разошлись рано. Анна с Ариной проверили, как непривычно тихие воспитанницы укладываются спать — никаких смешков и перешептываний не было и в помине — и вышли на улицу. Вечер стоял по-летнему теплый, тихий и ясный, хотя под настроение Анне сейчас больше подошло бы ненастье. Спать вроде слишком рано, да и не уснула бы она сейчас — не дали бы тревожные мысли. В часовню сходить, помолиться? Будь там священник — с ним бы поговорила, но часовня пуста, и оставаться в ней опять-таки наедине со своими мыслями совершенно не хотелось.

— Анна Павловна, — Арина тронула ее за локоть, — что-то мне сегодня весь день не по себе. Боюсь, одна останусь — разревусь, а это не дело. — Аринка судорожно то ли вздохнула, то ли всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и продолжила: — Может, посидим еще немного, поговорим, а? И Ульяна мне говорила, что не заснет сегодня — за Илью своего переживает. Ее бы тоже позвать… Ты как?

— Да какой уж сегодня сон, — махнула рукой Анна, — тут не знаешь, куда от мыслей деться, а они все ходят и ходят по кругу, одни и те же. — Она помолчала немного, потом добавила: — Знаешь, я до замужества, в Турове еще, любила по вечерам на кухне сидеть, бабьи разговоры слушать. У батюшки в доме, когда он в отъезде, соберутся, бывало, на кухне три-четыре бабы — и давай языками чесать. Я-то и половины их разговоров тогда не понимала, но сидеть с ними любила. В Ратном мне не до бабьих посиделок было, особенно в последние годы, а сейчас вот вспомнилось. Может, к Плаве на кухню зайдем? Она еще вроде не легла — я у нее в окошке огонек видела.

— А Ульяна? — напомнила Арина.

— Зови, — решительно ответила Анна, — а я пока к себе схожу, возьму кое-что, в самый раз сейчас будет. — И Анна торопливо повернула обратно, а Арина пошла к складу, где хозяйственный Илья приготовил временное жилище для своей семьи.

Проходя мимо комнаты, в которой спали ее дочери, Анна по привычке замедлила шаг, прислушалась: не ругаются ли.

«Нет, тихо. Уже хорошо. Спасибо Арине: Анька в последнее время поутихла малость, не такой крикливой стала, похоже, задумываться начала, прежде чем что-то сделать. Вон ведь как теперь старается, из кожи вон лезет, чтобы похвалу наставницы заслужить.

О-хо-хонюшки, боярыня, матушка-заступница, для всех в крепости советчица… За всеми-то делами ты присматриваешь, всеми бабами-девками командуешь, а собственную дочку проглядела. Проглядела ведь, перед собой-то чего уж лукавить. Если бы не Арина, не ее вдумчивость, неизвестно, что бы еще Анька выкинуть могла… Да уж, тяжела ты, доля боярская: о чужих думаешь, твоими же детьми другие занимаются, а ты и рада».

Мысли продолжали идти по накатанной колее, пока Анна неторопливо шла к своей горнице. Огонек свечи трепетал на ходу, и приходилось загораживать его рукой, чтобы не погас. Зайдя внутрь, Анна огляделась, вспоминая, куда она прибрала листок пергамента, который ей отдал Мишаня: не на бересте записал драгоценные слова — пергамента не пожалел. Тогда Анна удивилась такой расточительности, а потом, прочитав и осознав написанное, порадовалась предусмотрительности сына. Подошла к полке в изголовье постели, открыла шкатулку, вынула небольшой свиток и раскрутила его. Да, тот самый, с молитвой. Убрала шкатулку на место, опять взяла свечку и так же неторопливо пошла обратно, сдерживая нетерпение, да и свечка не позволяла: поспешишь — загаснет. Ну вот наконец и выход, теперь можно свечу задуть и на особую полочку поставить, рядом с трутом и кресалом, что тут же всегда лежат.