Читать книгу - "Чернильная смерть - Корнелия Функе"

Безусые юнцы и дряхлые старики, калеки и нищие да изредка бродячие торговцы, еще не прослышавшие о том, что в Омбре и медным грошом не разживешься, или жирные купцы, проворачивавшие дела с кровососами из замка — только их и встретишь теперь на прежде оживленных улицах Омбры. Женщины с опухшими от слез глазами, дети-безотцовщина, мужчины с той стороны леса, рассчитывавшие найти здесь молодую вдову или оставшуюся без хозяина мастерскую, и — солдаты. Да, солдат в Омбре было более чем достаточно. Они брали себе все, чего душа пожелает, — день за днем, ночь за ночью. Ни один дом не был от них в безопасности. Официально это называлось "расплата за агрессию" — и возразить было нечего. Ведь войну и вправду развязал Козимо — самое прекрасное, самое невинное из созданий Фенолио (по замыслу, по крайней мере). И вот тело Козимо покоится в саркофаге, который Жирный Герцог заказал для своего сына, а мертвец с обгоревшим лицом, лежавший там раньше (скорее всего, настоящий Козимо), закопан на кладбище Омбры среди могил простого люда — на взгляд Фенолио, неплохое место, не такое одинокое, как склеп под замком. Хотя Минерва рассказывала, будто Виоланта каждый день спускается в подземелье — якобы для того, чтобы оплакивать покойного мужа, а на самом деле (такие, по крайней мере, ходили слухи) — чтобы встречаться со своими осведомителями. Говорили, что Уродине даже не приходится платить за шпионаж. Ненависть к Зяблику приводила к ней десятки людей. Еще бы. Достаточно посмотреть на него, этого надушенного палача с цыплячьей грудью, правителя милостью сестриного мужа. Стоило намалевать рожицу на яйце — и она оказывалась удивительно похожей на Зяблика. И ведь Фенолио его не сочинял! Этого ублюдка его повесть породила вполне самостоятельно.

Первое, что Зяблик сделал в новой должности, — вывесил на воротах замка список наказаний, которые отныне будут применяться в Омбре за различные проступки, — с картинками, чтобы и те, кто не умели читать, поняли, что им угрожает. За одно — выколотый глаз, за другое — отрубленная рука, розги, позорный столб, клеймение каленым железом… Проходя мимо этого списка, Фенолио каждый раз отворачивался, а когда ему случалось идти с детьми Минервы через рыночную площадь, где приводилось в исполнение большинство наказаний, он прикрывал им глаза рукой (Иво, правда, всякий раз возмущался). Но крики они все равно слышали. К счастью, в обезлюдевшем городе почти некого было наказывать. Мужчины погибли, а из овдовевших женщин многие бежали, прихватив детей, подальше от Непроходимой Чащи, не защищавшей теперь Омбру от владыки по ту сторону леса — бессмертного Змееглава.

Да, отрицать не приходится — это была его идея, Фенолио. Правда, все настойчивее становились слухи, что Змееглаву мало радости от его бессмертия.

В дверь постучали. Кого там еще принесло? Ох, черт, память в последнее время совсем отшибло. Ну конечно. Куда подевалась дурацкая бумажка, которую принесла вчера ворона? Розенкварц чуть не помер со страху, когда она опустилась на подоконник. Мортимер собирается в Омбру! Сегодня! Но, кажется, он предлагал встретиться у ворот замка? Этот приход — полное безумие. На каждом углу развешаны портреты Перепела с обещанием награды за его голову. К счастью, опознать Мо по этим портретам невозможно — и тем не менее!

Стук раздался снова.

Розенкварц продолжал слизывать вино с пальца. Этот стеклянный балбес не годится даже в привратники. Вот Орфею небось не приходится самому открывать посетителям. Говорят, его новый телохранитель такого огромного роста, что пригибается, входя в городские ворота. Телохранитель! "Если я снова возьмусь писать, — подумал Фенолио, — то попрошу Мегги вычитать мне в привратники великана, посмотрим, что Баранья Башка на это скажет".

По двери нетерпеливо забарабанили.

— Да иду я, иду!

Нашаривая штаны, Фенолио споткнулся о пустые фляги. Как болят у него все кости! Проклятая старость! Ну почему он не сочинил повесть, где все оставались бы вечно молодыми? "Потому что это было бы смертельно скучно", — думал он, натянув одну шершавую штанину и путаясь во второй.

— Извини, Мортимер! — крикнул он. — Стеклянный человечек забыл меня разбудить!

Со стола послышалось ворчание Розенкварца, но голос, отозвавшийся из-за двери, принадлежал не Мортимеру, хотя звучал почти так же чарующе. Орфей! Помяни только черта… Что ему тут надо? Хочет пожаловаться, что Розенкварц за ним шпионит? "Уж если кому-то здесь пристало жаловаться, так мне, — думал Фенолио. — Ведь это мою историю он уродует и грабит! Баранья Башка, Сырная Голова, Жаба Надутая, Барабашка…" — У Фенолио было для Орфея много прозвищ, одно лестней другого.

Мало, что ли, того, что Орфей без конца посылает к нему мальчишку? Теперь, значит, сам заявился? Небось опять хочет забросать его сотнями идиотских вопросов. Сам виноват, Фенолио! Как часто он проклинал слова, которые написал тогда в шахте, поддавшись уговорам Мегги! "И он позвал другого, помоложе, по имени Орфей — искусного в плетении словесной ткани, хотя и не достигшего еще такого мастерства, как сам Фенолио, — и решил научить его всему, что умел, как это делает в один прекрасный день всякий мастер. Какое-то время Орфей будет вместо него играть со словами, соблазнять и лгать, создавать и разрушать, прогонять и призывать обратно с их помощью, а Фенолио тем временем дождется, чтобы, усталость прошла, чтобы любовь к писательству снова пробудилась в нем, и тогда отошлет Орфея обратно в тот мир, откуда он его вызвал, чтобы Орфей свежими, нетронутыми словами поддержал жизнь в его истории".

— Надо немедленно вписать его обратно! — Фенолио в сердцах пнул пустую флягу. — Сию же минуту!

— Вписать? Подумать только, я слышу слово "писать"! Ушам не верю… — насмешливо пропищал Розенкварц за его спиной.

Стеклянный человечек снова обрел свой нормальный цвет. Фенолио запустил в него сухой хлебной коркой, но промахнулся. Розенкварц сочувственно вздохнул.

— Фенолио! Открой, я знаю, что ты дома!

До чего же ненавистен ему этот голос! Засевает его мир словами, как сорной травой. Его, Фенолио, собственными словами!

— Нет меня дома! — пробурчал старик. — Для тебя меня никогда нет дома, Баранья Башка.

"Фенолио, а Смерть — мужчина или женщина? А Белые Женщины были когда-то людьми? Фенолио, ну как же я верну Сажерука, если ты даже самых простых законов этого мира объяснить не можешь?" Черт побери, да кто его просил возвращать Сажерука? Тот все равно бы погиб, останься история такой, как написал Фенолио. А что до "простых законов" — с каких пор жизнь и смерть стали простыми вещами? Откуда ему знать, тысяча чертей, как все это устроено в его или любом другом мире? Он никогда не задумывался о смерти или о том, что наступает потом. Зачем? Пока человек жив, его это не касается. А когда умер — тогда его, скорее всего, уже вообще ничто не касается.

— Конечно, он дома! Фенолио! — это был голос Минервы.

Проклятье, Баранья Башка догадался спросить квартирную хозяйку. Неплохо придумано. Нет, дураком Орфей не был, это уж точно.

Фенолио затолкал под кровать пустые фляги, натянул вторую штанину и отпер дверь.