Читать книгу - "Мальтийский крест. Том 2. Черная метка - Василий Звягинцев"

— А братец прав, — подключился Секонд. — Всё так и есть. Я тоже не понимаю, как можно за чужие деньги проклинать собственную страну. Американцы, при всех своих недостатках, правильно мыслят: «Права она или нет, но это моя родина». Если тебе так уж здесь невмоготу, приезжай к нам, помогу работёнку найти. По способностям. Есть у меня знакомый редактор приличной газеты. Штук пять баксов в месяц положит, а дальше — как себя проявишь…

Волович изобразил губами почти непристойный звук. И само предложение, и сумма показались ему абсурдом.

— Да ты, Пётр, сам в свободный мир отсюда съехал, — выкрикнул он, покрываясь красными пятнами. И даже задышал прерывисто. — Не по душе, значит, в России-матушке жить?

— Я — не съехал. Просто мой офис в известном городе сейчас располагается. Паспорт у меня российский. Ни грин-карты, ни гражданства не просил и не собираюсь, хотя мог бы получить в любой момент. Главное — ни слова нигде против России не сказал, не написал. Хоть за деньги, хоть «по велению сердца».

— Самая твоя главная беда, Миша, — ласково сказал Фёст журналисту, — что в любом случае ты в проигрыше. Выйдет то, к чему призываешь, всё выльется минимум в октябрь девяносто третьего, только гораздо хуже — в новый октябрь семнадцатого. И поставят тебя к стенке за твою непролетарскую внешность. Поскольку в прежних твоих заслугах перед демократией озверевшей толпе разбираться будет некогда. Доведёте власть своими провокациями до нервного срыва — опять же посадят или просто шлёпнут профилактически. Примеры приводить нужно?

— Да ну вас к чёрту, — отмахнулся журналист, опрокидывая в рот рюмку. — Ссориться не хочется, и человеческого разговора не получается. Кто ты такой, чтобы я тебя убеждать и просвещать старался?

— Уж точно не тот, к кому ваше «свободолюбивое сообщество» адресуется. На самом деле вы и сами не понимаете, для кого пишете. За сколько — понимаете, а для кого — нет. Те, кто способен бунтовать и воевать с «ненавистным режимом», ваших газет просто не читают. Отчего власть и относится к ним с полным безразличием. А те, кто до сих пор читают, — нынешней жизнью вполне удовлетворены и на баррикады тем более не пойдут. Так что зря ваши хозяева денежки тратят… Но рано или поздно одумаются, мне кажется, и придётся вам… Кому — на паперть, кому — на панель.

Сказал и даже ладонью по столу прихлопнул для убедительности.

А Волович ссориться действительно не хотел. По какой причине — его дело.

— Не понимаю я тебя и никогда не понимал, — сказал он примирительно. — Как будто ты сам всем доволен и не хотел бы жить при настоящей демократии.

— Лет через двести поживём, если всё пойдёт ровненько и без новых потрясений. Ты же, мать твою, историю явно учил, неужто не помнишь, что весь наш бардак от безрассудной торопливости, ни от чего больше! Только-только власть начинает цивилизоваться и благие намерения проявлять, как тут же ей от «прогрессивной интеллигенции» такой ворох невыполнимых претензий и требований, а то и бомба под ноги, что волей-неволей приходится очередной раз порядок наводить. И всё по новой. Уже на нашей памяти кто мешал в девяносто первом, «распри позабыв», дружно начать строить «демократическую Россию»? Как испанцы после смерти Франко. Это ведь не Ельцин начал, это «народные избранники» до гражданской войны чуть-чуть не довели. В общем, хватит! — Фёст встал. — Хотели с братом кофейку попить, а тут опять бессмысленная трепотня! До скорого. Извините, если что не так.

Он раскланялся.

— Слушай, давай я с тобой интервью сделаю, — вдруг предложил Волович, который, по ощущениям Секонда, должен был смертельно обидеться. — Альтернативные варианты развития российского общества. В таком вот ключе. На телевизоре…

Профессионал, однако. С одной стороны: «Плюй в глаза — божья роса». С другой: «С миру по нитке — голому верёвка».

— Толку не вижу. В прямой записи всё равно не пустите, а плёнку покромсаете, как захотите. В газете — пожалуйста. Короче, я тебе завтра позвоню. Разговор есть. По делу.

— И чего ты с ним завёлся? — спросил Секонд, когда они вышли на прохладный ночной бульвар. — Он ведь почти то же самое, что и ты, говорил. Чуть с других позиций, но по смыслу…

— В том и дело, что позиции у нас разные. Как на перевале. У нас с тобой и моджахедов. А остальное действительно одинаковое.

— Это верно. Так что же ты всё-таки делать собираешься, при наличии вокруг беспросветно-серой массы, бессильного руководства и подобных оппонентов?

— Есть кое-какие соображения. Безвыходных положений ведь не бывает, говорят. Тем более, как ты должен помнить, на первом нашем представлении «Братству» речь шла о том, что и твоя реальность целиком, и часть моей, начиная с семьдесят шестого года… — Фёст вдруг замолчал с таким лицом, будто увидел перед собой прогуливающегося по бульвару некробионта.

— Ну, помню, являются либо порождением, либо объектом воздействия Ловушки Сознания. А чего это ты осёкся?

— Год семьдесят шестой, сказал тогда Шульгин, это момент встречи Ирины с Андреем на мосту. С него и началась вся эта история. И только сейчас до меня дошло, что это ведь год моего рождения… А ты, по своему счёту, родился на год позже. Так?

— Получается так, — согласился Секонд и тоже задумался, поражённый таким совпадением.

— И месяц совпадает тоже. Я, повторяю, в тот раз, поглощённый избыточными впечатлениями, совершенно не обратил внимания и не удосужился спросить насчёт дня. Но и без того наклёвывается гипотеза не хуже прочих. Если я родился в результате (случайно или целенаправленно — другой вопрос) включения Ловушки, инициированного той самой встречей на мосту, тогда становится понятным очень и очень многое… Хотя бы в наших с тобой биографиях.

— Прежде всего — каким образом в реальностях с совершенно разной историей смогли появиться столь полные аналоги, как мы с тобой…

Этот вопрос с самой первой встречи вызывал у обоих Вадимов больше всего недоумений. На самом деле, если реальности двух почти идентичных миров разошлись примерно в восемнадцатом году, где точкой МНВ стала гибель генерала Корнилова, возможность даже рождения, не говоря уже о встрече и женитьбе аналогов их отцов и матерей, уходила в область отрицательных величин. Теперь же всё объяснялось легко и просто. Телеологически[105].

— Кроме того, Александр Иванович предназначил нам с тобой роль этакого сдвоенного предохранителя. Отслеживать и корректировать изнутри процессы, способные нарушить хрупкую гармонию между нашими временами. Отчего и не велел без крайней необходимости встречаться на этой стороне.

— Так зачем же мы это делаем? — удивился Секонд.