Читать книгу - "Аутодафе - Алексей Пехов"

— Слишком много ты их наплодил, цыган, для того чтобы держать под контролем. Они расползлись по дорогам и привлекли внимание стражей. Твоя жадность тебя погубила.

Он зарычал, ринулся на меня. Приходилось признать, на ножах он дрался отлично. Из-за опасности его клинка мне приходилось осторожничать, обороняться, а он наседал все сильнее и сильнее.

— Вы разрушили созданное мной, но я соберу новых рабов. И страж среди них станет первым.

Я перехватил его руку, пытаясь провести бросок или сломать ее в локтевом суставе, но он рассыпался пылью, оставив лишь песок у меня на ладони, оказался за моей спиной, и черный клинок, нацеленный мне под лопатку, такой ледяной, что казался раскаленным, вонзился в мое левое плечо, так как я успел резко дернуться в сторону.

— Вот так-то, страж, — услышал я его довольный голос у себя над ухом.

Я ударил головой назад, разбив ему нос, развернулся и широким движением распорол цыгану нижнюю часть живота, отпихнув от себя. Он упал, глядя на меня непонимающе, с ужасом.

— Сюрприз, ублюдок, — сказал я ему, стараясь не обращать внимания на боль. — Не знал, что стражи не могут перевоплощаться в души? Ни в светлые, ни в темные. Мы умираем навсегда, но укола в руку для этого недостаточно.

Если честно, я и сам в горячке боя не подумал об этом.

Рана была болезненной, но пустяковой, я шагнул к нему, все такому же ошеломленному и не верящему, что чудо-оружие его подвело.

Конечно же, он пытался сопротивляться, но наша борьба оказалась недолгой. Я счел правильным поступить с ним так, как он этого заслуживает. Перехватил его руку с кинжалом, направил тот в сердце хозяина и, когда в человеческой оболочке появилась темная душа, с радостью переправил ее прямиком в адское пекло.

Поле, все изрытое воронками, продолжало дымиться, и смрадный запах полз над землей, застревая среди догорающих останков большого цыганского табора. Я перетянул повязку на руке, держа край бинта в зубах.

Опытные солдаты, уцелевшие в этом кошмаре, беспрекословно слушались молодого Альберта и уже закончили запрягать лошадей в чудом уцелевший фургон, у которого лишь частично оторвало крышу.

Мириам лежала в горячке, удивительно слабая и беззащитная, трясясь от сильного озноба, и я укрыл магистра шкурами, найденными в одном из цыганских сундуков. На полу перед ней валялись два клинка с черными камнями на рукоятках — оружие, созданное неизвестными мастерами. Один принадлежал цыгану, другой веками хранился в тайнике Братства.

— Этот новый, — стуча зубами, сказала она, указав взглядом на наш трофей. — Совсем другая манера ковки, чем у того, из Прогансу.

— Значит, существуют уже два клинка новой ковки, — задумчиво произнес я. — Один уничтожили клирики, другой теперь у нас. Пятьдесят кинжалов стражей потребовалось для того, чтобы создать эти. Но в Братстве не пропадало столько опытных людей.

— Пропадало, — возразила она мне. — За сто лет без вести пропало гораздо больше, чем ты думаешь. Тот, кто создал это, возможно, не ограничен временем и одной человеческой жизнью.

— Теперь мы знаем его свойства и для чего он создан, — сказал я, и Мириам невесело усмехнулась трясущимися губами.

— Клирики знали это с самого начала, раз уничтожили свои экземпляры, но, как всегда, не потрудились сообщить нам. И я их вполне понимаю. Очень большой соблазн и очень опасное знание.

— Выходит, Константин пользовался точно такими же? Тогда понятно, зачем ему потребовалось Братство — подтирать там, где он напачкал.

— Ну, он был умнее того урода, что ты убил. Не знаю, откуда император их взял, но это воистину превосходный продлеватель жизни. Ткнул в человека, создал темную душу. Ткнул клинком стража — забрал ее. Если бы не несчастный случай, Константин жил бы вечно. Нужны всего лишь люди, чтобы подпитываться. — Она поежилась. — Как это страшно, Людвиг, — жить, совершать хорошие поступки, надеяться на рай, а потом, от одного удара, вопреки своей воле, вопреки отсутствию грехов, превратиться в темную душу, чтобы в итоге загреметь в ад. Все устройство мира, правила, всякие надежды разрушаются. Нет смысла быть хорошим, соблюдать заповеди, помогать ближнему своему, если, несмотря ни на что, тебя ждет пекло. И беда в том, что не надо обладать даром стражей, чтобы клинок подчинялся тебе.

— Поэтому я их уничтожу, — сказал я.

Она посмотрела мне в глаза и произнесла тихо:

— Оружие цыгана надо сломать при клириках, чтобы у Риапано не возникало к Братству вопросов по поводу того, что здесь произошло. Но этот я трогать не позволю. — И, увидев, что я собираюсь возразить, с нажимом закончила: — Надо узнать все, что мы можем. Понять врага, увидеть его слабости. Это древнее оружие, и так просто сбрасывать его со счетов — преступление. Оно может понадобиться тогда, когда мы этого меньше всего ожидаем. Послушай. Ты меня знаешь. Я не стану использовать эту вещь во зло и другим не позволю. Мы спрячем его и, когда придет срок, уничтожим.

— Когда же он придет, Мириам?

— Не сейчас.

Я не стал настаивать, решив отложить разговор на потом, когда у нее перестанут стучать зубы от озноба и спадет жар.

— Надо найти того, кто дал колдуну клинок. Слышишь, Людвиг? Надо узнать, откуда в Шоссию пришел табор. Они почти год колесили по этой стране, но раньше-то он был где-то в другом месте… Это опасно… для всех нас… Братства… и мира…

Она начала метаться в горячке, бредить, вымотанная до предела прошедшим сражением. Я укрыл ее потеплее, надеясь в ближайшей деревне раздобыть молока. Сейчас для нее оно — лучшее лекарство.

Убрал оба кинжала в свою сумку, подозвал Альберта.

— Мы готовы выдвигаться, господин Людвиг, — сказал он.

— Просто Людвиг, парень. Ты отлично сегодня поработал.

Он улыбнулся и спросил у сидевшего на козлах Пугала, ерзавшего от нетерпения:

— Ты поведешь?

То важно кивнуло, щелкнуло поводьями, и фургон со скрипом двинулся вперед. Альберт сел рядом, так чтобы солдаты, ехавшие за нами, думали, что управляет он.

Моя рана пульсировала, усталость брала свое, и меня начинало клонить в сон.

Черные кинжалы, зловещие души, кузнец, сражения и это новое, несомненное зло, что появилось в нашем мире, сейчас отступили, и, уже засыпая, я успел подумать, что где-то растерял все свои тревоги перед завтрашним днем.

Москва

Январь — декабрь 2010