Читать книгу - "Сын теней - Джульет Марильер"

— Никто точно не знает, что с ним стало, — по голосу Шона было ясно, что он плачет, но он, как и все, старался, чтобы голос его звучал ровно. Мне подумалось, он очень повзрослел за последнее лето. — Люди говорили, что он порой бродил по берегу в темноте, поздно ночью. Другие утверждали, будто видели, как он плывет в открытое море, далеко-далеко, гораздо дальше, чем это безопасно, и при этом держит курс на восток. Его дочери жили с бабушкой. Хижина всегда была чисто прибрана, все шло, как всегда. Просто однажды он исчез.

— И еще говорят, что если приедешь в те края, — Финбар стоял у окна, спиной к нам, — то около полуночи, в полнолуние его можно увидеть. Если тихо спуститься к морю и долго сидеть неподвижно, то в воде вдруг раздастся плеск и появится морской народ, они будут плавать и играть на мелководье. Люди говорят, что Тоби теперь там, среди них, его тело серебрится под луной, а вода ласкает тонкую рыбью чешую. Но остался он человеком, или стал одним из жителей моря — наверняка не знает никто.

Ее не стало. Мы все это знали. Но никто не двинулся с места. Все молчали. Отец все еще крепко сжимал ее в объятиях, словно пытаясь своей неподвижностью удержать последнюю секунду ее жизни. Его губы касались ее волос, глаза были закрыты.

Снаружи поднялся ветер, сильный холодный порыв ворвался в комнату, сдул со лба Финбара темные кудри, взъерошил белоснежные перья на его крыле. А потом далеко на деревьях снова запели птицы, переплетая в своей песне приветствие и прощание, радость и горе. Сам лес пел, оплакивая ее кончину.

Она не смогла продержаться до заката. Очень может быть, она сделала это нарочно. И когда все мы смогли двигаться, когда смогли заставить себя пошевелиться, то по очереди подошли к кровати, чтобы поцеловать ее в щеку, коснуться ее волос, а потом тихо, по одному, по двое, вышли из комнаты и оставили отца наедине с ней. Она оставила нам некоторое время до заката. Я еще успела забрать Джонни у няни и покормить, одновременно размышляя, сколько слез смогу пролить, пока не выплачу все до единой. У Шона и Эйслинг было время тихо исчезнуть и, возможно, найти утешение в объятиях друг друга. Дяди удалились в комнату для семейных сборищ, чтобы пропустить чарку-другую крепкого эля и поговорить о тех временах, когда все они были детьми и вместе гуляли по лесам Семиводья. Шесть братьев и их младшая сестренка. Теперь их осталось только четверо.

Мы сделали все так, как хотела она. В сумерках все собрались на берегу озера, там, где росли красивые березки. Вокруг на шестах пылали факелы, отбрасывая мерцающий свет на лица маминых братьев, вставших в круг меж деревьев. Лайам кивнул Шону, и брат присоединился к ним.

«Иди к нам, Лиадан», — меня мысленно позвали сразу двое: Конор и Финбар. Я подошла и встала между ними. Круг был почти завершен.

Внизу у воды, там, где озеро нежными пальцами гладило берег, была пришвартована небольшая лодка. Дядя Падриак, мастер в подобных вещах, сработал ее с исключительным тщанием. Нужной длины, на носу факел, только и ждущий огня, по бортам до самой кормы — гирлянды из цветов, листьев, перьев и множества мелких даров леса — провизия для дальней дороги. Мама уже лежала в лодке на мягких подушках, бледная и неподвижная, в белом платье.

Самэра сплела веночек из вереска и боярышника, клевера и маргариток, он красовался на темных кудрях Сорчи. Выглядела она лет на шестнадцать, не больше.

Отец в одиночестве стоял на берегу, глядя на темнеющие воды озера.

— Ибудан, — тихо позвал Лайам.

Никакого ответа.

— Ибудан, пора! — уже громче позвал Падриак. — Ты нужен нам здесь.

Но отец не обращал на них внимания, вся его поза, казалось, говорила «оставьте меня». Однако Лайам не напрасно был лордом Семиводья. Он выступил из торжественного круга, приблизился к Большому Человеку и положил руку ему на плечо. Отец слегка шевельнулся, и рука слетела.

— Пошли, Ибудан, пора проводить ее. Солнце уже уходит за лес.

Наконец отец обернулся. Лицо его искажала мука. Выдержка, с которой он рассказывал последнюю в ее жизни историю, оставила его.

— Давайте без меня, — сказал он горько. — Для меня здесь места нет. Все кончено. Я не один из вас, и никогда им не стану.

Тогда Лайам снова медленно поднял руку и сдавил плечо отца так, что тот больше не мог освободиться.

— Ты наш брат, — тихо проговорил он. — Нам нужна твоя помощь. Пойдем.

Круг замкнулся, и мы попрощались с ней, следуя древним традициям. Вокруг нас кольцом стояли друиды и слуги, время от времени они эхом вторили торжественной речи Конора. Иногда слышались и иные голоса, странные голоса, звучавшие в шелесте ветра в ветвях, в плеске озерных волн, в шепоте прибрежных скал, в голосе самой земли. А бросив взгляд туда, где луг уступал место загадочно вырисовывавшимся в бархатной полутьме дубам, березам и ясеням, я увидела, что в переплетении ветвей, стоит еще кое-кто. Бледная женщина с черными волосами и в синем плаще. Высокий, выше любого смертного, мужчина с огненными кудрями. И другие, сверкающие, крылатые, едва видные в тени ветвей и листьев.

Ритуал завершился, Конор повел всех вниз, к кромке воды. Там он сложил руки лодочкой, тихо и осторожно подул в них, и вдруг меж его сомкнутых пальцев родилось и заискрилось золотистое пламя. Он, не заботясь о своем длинном балахоне, вошел в воду и прикоснулся к факелу на носу маминой лодочки. Факел вспыхнул, и перед суденышком засверкала светлая дорожка, переливающаяся на чернильной поверхности воды. Выше, на лугу стоял одинокий флейтист. От голоса флейты, зазвучавшего под деревьями и над неподвижной водой, летящего вверх к ночному небу, у меня по спине побежали мурашки.

— Пора, — тихо произнес Конор.

И тогда каждый из нас положил руку на корму небольшого суденышка. И мой отец стоял тут же, между Лайамом и Конором. Мы осторожно оттолкнули лодку, но это было ненужно, у ее носа уже бурлила вода, будто лодке самой не терпелось отправиться в плавание. Она отплыла от берега, и когда ее подхватило течение, я увидела длинные, бледные руки, они тянулись из глубины, задавая курс последнему кораблю моей матери, я слышала призрачные голоса, выпевающие ее имя: «Сорча, Сорча»…

— Легкого плавания, малышка, — произнес Конор.

Я еле узнала его голос. Финбар откинул плащ, расправил крыло, и его белые перья в свете факелов засверкали розовым, оранжевым и золотым — словно гордое знамя прощания. Отец стоял молча и неподвижно, будто застыл в своем горе. А по лесу разливался щемящий плач флейты.

Я изо всех сил напрягала глаза, чтобы видеть ее как можно дольше, ведь я тоже горевала, хоть и понимала, что мама не покинула нас, просто ушла вперед, к новой жизни, к новому обороту колеса. Она хотела именно этого. «Почему ты не хочешь мирно спать в сердце леса, ведь твое место там?» — спросил ее Конор. «Почему ты не хочешь остаться здесь, в Семиводье? — недоумевал Лайам. — Ведь ты — дочь леса!» Но Падриак сказал: «Пусть Сорча сама выбирает». А ей больше всего хотелось проплыть по течению этой реки, и чтобы вода влекла ее все дальше от озера, как это уже было когда-то много лет назад. «Потому что, — ответила она, улыбаясь. — Разве не эта река волей случая бросила меня прямо в руки одного рыжего бритта, ставшего любовью всей моей жизни, отрадой моего сердца?» Вот она и решила снова выбрать эту же дорогу и посмотреть, куда та заведет ее на этот раз. Я стояла, уставившись в темноту, а музыка рыдала над лесом, и в темноте тяжко ухала сова.