Читать книгу - "Право учить. Повторение пройденного - Вероника Иванова"

Правильно, не думали. Да и мало какой маг смог бы вам помочь, разве что знаток накров, к тому же разбирающийся в строении человеческого тела. Вы даже не надеялись, вот что особенно печально. Если бы в ком-то из вас теплилась надежда, я бы это почувствовал и, возможно, вёл себя осмотрительнее... А, что обманываться? Таким же олухом и был бы, только сомневался бы больше.

— Ты любила его? Сильно?

Тень улыбки падает на искусанные тревогой губы.

— Как можно не любить своего отца, господин?

— Запросто. Я, например, к своему питаю... Что ты сказала? Отца?! Мэнсьер был твоим отцом?

— Да, господин. Вы этого не знали?

— К сожалению.

Откуда я мог знать? Пусть история любвеобильного старикана, заимевшего ребёнка от служанки, известна всему городу, но у меня просто не было времени её услышать! А ведь если знать заранее... Фрэлл!

Мариса удивлённо проводила взглядом вязание, которое полетело прочь.

— Я думала, вы знаете. Вы подошли прямо ко мне и...

С силой провожу ладонями по лицу и сцепляю их в замок. Вот же олух! Надо же так опростоволосится... А уж какое впечатление произвёл, наверное, на зрителей, уверенных, что действую, обладая всей возможной и невозможной полнотой сведений... Мрак. Да, в Вэлэссе мне больше показываться не стоит. Прохода не дадут. Очевидцы расскажут своим знакомым, те своим, и дальше, дальше, дальше. Ах, какой замечательный Мастер! Ах, как легко он узнал тайну мэнсьера! Ах, как умело он... Тьфу.

— Не печальтесь, господин, — девушка робко касается моего плеча. — Отец умер спокойно и счастливо. Если бы он успел, то поблагодарил бы вас.

— Он успел, — цежу сквозь зубы, и Мариса, к счастью, не разбирает слов.

Всё благостно и мило, так почему же мне на душе тошно? Почему, глядя на беззащитный изгиб тонкой шеи, я вспоминаю шелест благодарности по песку двора и нахожу в нём насмешку?

Потому что кто-то оказался расчётливее меня.

И этот «кто-то» вовсе не мой противник.

Белобрысая малявка, именуемая Пресветлой Владычицей, твои проделки? Уверен, что да. Провела меня по нужной тропке и бросила прямо в сплетение событий, не позволив найти кончик нити! А если нет возможности распутать узлы, их приходится рвать — это всем известно. Вот и я... рванул. Фрэлл, ведь можно было избежать жертв! Мне бы хоть капельку времени... Хоть один лишний день. Разве многого прошу? Нет, нет и нет. Но не было ни минуты на раздумья: я попросту не мог медлить. Потому что яд, растворённый в воде и крови, не согласился бы обождать, пока соберусь с мыслями. Да, пожалуй, по-другому быть не могло. И на мне нет вины за смерть старика и волнения его юной дочери. Но почему тошно-то так?!

Впрочем, мои переживания мир не интересуют: я должен работать.

— Скажи мне, милая, как давно эта нехорошая штучка обосновалась на твоём теле?

Мариса вздрогнула, наверное, вспоминая прикосновение накра, и, немного помедлив (но вовсе не из стеснительности, а чтобы дать как можно более точный ответ), сообщила:

— В Праздник Середины Зимы.

— Как это произошло? Постарайся припомнить все подробности, хорошо?

— Да, господин.

Девушка сложила руки на коленях, как примерная ученица, и начала свой печальный рассказ:

— Отец... он никогда не выделял меня из прислуги. Конечно, все знали, но... Он не хотел, чтобы мне завидовали, и потому был так же строг, как и со всеми остальными. Но иногда он дарил мне подарки. Маленькие и совсем простые, вроде ленты для волос. Отец всегда сам их выбирал, и для меня они были дороже всего на свете. А в середину зимы... Отец уехал прямо перед праздником, по каким-то делам, и я думала, что долго не увижу его, но утром, в самый канун, когда я проснулась, на подушке лежал маленький мешочек, а в нём — кулон на шнурке. То есть, не кулон, а...

— И ты сразу его надела?

Мариса смущённо опустила взгляд:

— Да, господин. Я решила, что отец вернулся, и это — его подарок. А потом...

— Накр пришёл в движение, верно?

— Д-да, — невольно содрогнулась девушка. — Как паук, побежал по мне... И на каждой лапке — острые коготки. А когда остановился, эти когти впились в кожу и...

— Было больно?

— Я не сразу почувствовала, потому что...

— Тебе было страшно. Понимаю.

— Да, страшно... И стало немного трудно дышать. Грудь как сводило...

— Можешь не продолжать, если тебе не хочется: действие этого накра мне известно. И когда же мэнсьер узнал о случившемся?

— Отец уже знал. Из письма, — со скорбью в голосе ответила Мариса. — И часа не прошло, как он вернулся. А я...

Она замолчала, но картина зимнего утра накануне праздника и так стояла у меня перед глазами.

...Старик, бросивший все дела и заботы после известия о грозящей его последнему и самому любимому ребёнку опасности, задыхаясь и еле держась на ногах, распахивает дверь, вваливаясь в комнату. Но надежда, за которую он цеплялся весь путь домой, надежда, что время ещё есть, что непоправимое не произошло... Надежда разлетается осколками, когда он видит в глазах девушки слёзы стыда и отчаяния. Старик сжимает дочь в объятиях, слушая её сдавленные рыдания, а сам не может даже дать волю своему горю, потому что этим только усилит боль. Нет, надо оставаться спокойным и твёрдым, только так. И искать способы избавиться от напасти. Искать, несмотря ни на что...

— Из письма, — задумчиво повторил я. — Ты знаешь, что в нём было написано?

Мало вероятности, конечно, но вдруг мэнсьер проговорился? В конце концов, их тайна была одной на двоих, и отец мог быть с дочерью предельно откровенен.

— Я пока не очень хорошо читаю, господин, хоть отец и желал, чтобы я научилась. Лучше, если вы сами прочтёте.

И на моих удивлённых глазах девушка достала из рукава сложенный вчетверо листок.

Тоненький пергамент, хранящий тепло тела, к которому был прижат, развернулся и поведал мне много интересного. Признаюсь, я еле сдержался, чтобы не сразу углубиться в чтение, а для начала изучить вид и характер написания букв.

Магии в письме не ощущалось, да и, судя по всему, не должно было ощущаться, потому что ровные строчки вышли из-под пера человека, привыкшего писать бесстрастно и внимательно. Линии одинаковой толщины, равномерное нажатие, оставившее еле заметные ямочки на пергаменте, чётко выдержанный наклон — всё говорило о том, что писано сие произведение было под диктовку или с черновика, и не самим автором, а тем, кто зарабатывает себе на жизнь составлением документов и перепиской. Злоумышленник не хотел оставлять лишние следы? Браво! Хорошо, когда противник умён: умный человек редко совершает глупые ошибки, а вот попробуйте состязаться с дураком... Проиграете. Не верите? Ну-ну.