Читать книгу - "Маленький, большой - Джон Краули"

Хоксквилл двинулась к сломанной двери, но заметила сидевшую на камне фигуру в белом — маленького роста, изящную, с золотой лентой на голове и с ножичком для маникюра в руках. Не зная, на каком языке обратиться к незнакомцу или незнакомке, Хоксквилл подняла брови и жестом указала внутрь комнаты.

— Его там нет, — ответил незнакомец, — его пробудили.

У Хоксквилл вертелся на языке вопрос, но, не успев его задать, она уже поняла, что ответа не получит, поскольку незнакомец (или незнакомка) служил воплощением только одного этого замечания: «Его там нет, его пробудили». Она отвернулась (лестница, дверь, послание и гонец тут же расплылись, как рисунок переменчивых облаков) и направилась дальше, обдумывая, где бы получить ответы на множество новых вопросов или вопросы, подходящие к множеству новых ответов, запасы которых быстро пополнялись.

Дочь Времени

«Разница между Старым и Новым представлением о мире, — давным-давно написала Хоксквилл своим почерком левши в высоком крапчатом фолианте, который стоял или лежал сейчас под лампой на длинном письменном столе далеко за ее спиной, — заключается в том, что в Старой концепции мир ограничен рамками Времени, а в Новой — Пространства.

Если смотреть на Старую концепцию через призму Новой, увидишь полный абсурд: не существовавшие моря, миры, якобы распавшиеся на куски и созданные заново, массу Деревьев, Островов, Гор, Водоворотов, найти которые невозможно. Однако Древние не были глупцами, неспособными ориентироваться; просто взирали они отнюдь не на земной круг. Говоря о четырех уголках земли, они не имели, разумеется, в виду четыре физических места; речь шла о четырех повторенных положениях мира, эквидистантных во времени относительно друг друга: о солнцестояниях и равноденствиях. Когда они говорили о семи сферах, они не разумели семь сфер в пространстве (до глупой попытки Птолемея их описать); это были круги, описанные движением звезд во Времени — в этой просторной семиэтажной горе, где Дантовы грешники ожидают Вечности. Когда Платон повествует об опоясывающей землю реке, которая (если основываться на Новой концепции) находится где-то наверху, в воздухе, а также где-то в недрах земли, он имеет в виду ту самую реку Гераклита, куда нельзя войти дважды. Как горящая лампа, если ею размахивать во тьме, описывает световую фигуру, которая не исчезает, пока движения точно повторяются, так и Вселенная сохраняет свою форму благодаря повторам: Вселенная есть тело Времени. И как мы воспринимаем это тело, как воздействуем на него? Не теми средствами, с помощью которых мы воспринимаем протяженность, соотношение, цвет, форму — свойства Пространства. Измерения и исследования здесь ни при чем. Нет, мы прибегаем к средству, которое помогает воспринимать длительность, повторение и перемены, — к Памяти».

Обладая этим знанием, Хоксквилл ничуть не смущалась тем, что во время путешествий ее голова с седым пучком волос и вялые члены не меняли, вероятно, своей дислокации, оставаясь (полагала она) в плюшевом кресле в середине Космооптикона, под самой крышей ее дома, который входил в гексаграмму центра Города. Крылатая лошадь, которую она призвала, чтобы на ней умчаться прочь, была на самом деле не крылатой лошадью, а Большим Квадратом звезд, нарисованным вверху, а «прочь» — не значило туда, где родилась. Величайшее (и, может быть, единственное) искусство истинного мага состоит в том, чтобы воспринимать эти различия, но не делать их, чтобы безошибочно превращать время в пространство. Правы древние алхимики: все это так просто.

«Прочь!» — произнес голос ее Памяти, а рука Памяти вновь схватила повод. Хоксквилл выпрямилась в седле, и они помчались прочь, огромными крылами рассекая Время. Пока Хоксквилл размышляла, позади остались океаны Времени. Потом, по команде Хоксквилл, ее скакун без колебаний бросился вниз (отчего у Памяти занялся дух), то ли в южное небо под миром, то ли в прозрачно-темные полуденные воды — во всяком случае, направляясь в место, где покоятся все прошлые века, в Огигию Прекрасную.

Коснувшись берега серебряным копытом, Скакун наклонил свою большую голову. Сильные крылья, вздувавшиеся подобно драпировкам, с тихим шуршанием опали, не наполненные более ветром времени. Он волочил их по вечной траве, которую щипал, дабы пополнить свои силы. Хоксквилл спешилась, потрепала коня по необъятной холке, шепнула, что вернется, и отправилась по следам, отпечатки которых (каждый — длиннее ее роста) остались на берегу с конца Золотого века. Стояло безветрие, только гигантский лес, под навес которого она вступила, дышал собственным дыханием или, быть может, Его дыханием — долгими и размеренными выдохами и вдохами древнего сна.

Хоксквилл приблизилась к входу долины, которую он наполнял, но далее не пошла. «Отец», — произнесла она, и ее голос вспугнул тишину. Древние орлы взмахнули тяжелыми крыльями и, сонные, вновь опустились на утесы. «Отец», — повторила она, и долина встрепенулась. Большие седые валуны были его коленями, длинный серый плющ — волосами, толстые корни, вцепившиеся в обрыв, — пальцами. Глаза, которые он, Сатурн ее Космооптикона, распахнул ей навстречу, были молочно-серым, тускло блестевшим камнем. Он зевнул: вдох, подобно бурному ветру, вывернул листья на деревьях и спутал ей волосы, выдох же, холодный и темный, словно бы вырвался из бездонной пещеры.

— Дочь, — произнес он голосом, подобным голосу земли.

— Прости, что потревожила твой сон, Отец, но у меня есть вопрос, на который можешь ответить только ты.

— Тогда спрашивай.

— Начинается ли уже новый мир? Не вижу тому причин, но, как будто, так и есть.

Каждому известно, что, когда его сыновья ниспровергли своего древнего Отца и бросили его сюда, кончился бесконечный Золотой век и было изобретено Время с его трудами. Не столь широко известна история о том, как молодые, непокорные Боги, испугавшись или устыдившись содеянного, вручили своему отцу управление этой новой сущностью. Тогда он спал в Огигии, и ему было все равно, и вот с тех пор прошедшие годы копятся, подобно опавшим листьям, именно на этом острове, где проистекают из общего источника пять рек. Когда Древнейший, потревоженный сном о перевороте или переменах, пошевелит своими массивными членами, чмокнет губами и почешет свои окаменевшие ляжки, явится на свет новый век, Вселенная запляшет под новый такт и Солнце родится в новом знаке.

Таким образом, склонные к пустым интригам боги ухитрились возложить вину за бедствие на своего старого Родителя. Со временем Крон, царь счастливого Нескончаемого века, сделался старым хлопотуном Хроносом с серпом и песочными часами, отцом хроник и хронометров. Истину знали только его настоящие сыновья и дочери, а также несколько приемных — Ариэл Хоксквилл в том числе.

— Начинается ли уже новый век? — вновь спросила она. — Это было бы преждевременно.

— Новый Век, — произнес Отец Время голосом, способным такой век создать. — Нет. Нет еще многие-многие годы. — Он смахнул со своих плеч несколько лет, скопившихся там поблекшей кучей.

— Тогда кто есть Рассел Айгенблик, если он не царь нового века?

— Рассел Айгенблик?

— Человек с рыжей бородой. Лектор. География.