Читать книгу - "Миры под лезвием секиры - Николай Чадович"

Дабы разорвать цепь враждебного окружения, были предприняты дипломатические шаги, направленные на отторжение части кастильской территории. Внешнеполитическое ведомство в своей работе использовало методы, более приличные пастухам и коновалам, что и явилось формальным поводом к развязыванию военных действий, в которых вскоре приняли участие не только Степь и Лимпопо, но даже отдельные отряды Трехградья и Киркопии. На долгое время белые, желтые и черные люди забыли о мире. Создавались и разрушались многосторонние союзы, бесследно исчезали целые армии, мужчин призывали на службу с пятнадцатилетнего возраста, грабежи и насилия стали таким привычным делом, что в деревнях многострадальной Отчины между бабами даже устанавливалась очередность, кому в случае вражеского нашествия пускаться наутек, а кому расставаться с добром и ложиться под супостатов. Верка, которой надоела сытая однообразная жизнь при особе занюханного императора, чей трон уже качало, как при шестибалльном шторме, в конце концов сбежала на затянутую дымом пожарищ, насквозь простреливаемую, голодную и опасную волю. После многих перипетий она прибилась к партизанскому отряду Зяблика, пощипывающего не только ангелов, степняков и кастильцев, но при случае и императорские войска.

Вместе с новыми друзьями Верка познала сладость победы у стен крепости Сабарио, где гордые кабальеро пачками бросались на острия своих мечей, а сеньора знатного рода стоила в солдатской палатке не дороже затяжки махорки; изведала горечь поражения у озера Кайнаган, когда все они в ожидании неминуемой смерти простояли трое суток по горло в холодной воде.

Смыков попал в отряд значительно позднее Верки, и весть об их коротком, но бурном романе облетела весь центральный фронт. Правда, вскоре между любовниками произошел разлад, но Смыков успел наверстать все упущенное за долгие годы в застенках инквизиции, да и Верка отвела душу.

Именно она подобрала на поле боя, а потом и выходила, несмотря на всеобщие насмешки, молодого степняка Толгая, который так привязался к ней, что решил навсегда остаться в Отчине.

Эта бессмысленная, мучительно затянувшаяся война так и не принесла никому победы, но, как ни странно, привела к всеобщему просветлению мозгов, пусть и кратковременному, как это иногда бывает во время затяжной пьянки, когда очередной стакан уже не дурманит голову, а вышибает вон весь прежний хмель.

В разрушенном, обезлюдевшем Талашевске собрались представители всех воюющих сторон: ханы, полевые командиры, племенные вожди и высокородные гранды, не запятнавшие себя чрезмерной жестокостью; священники, шаманы и колдуны, не пожелавшие остаться без паствы; матери, потерявшие сыновей; отцы семейств, в удел которым достались только могилы да пепелища, и всякий другой здравомыслящий люд, не видевший в дальнейшем кровопролитии никакой перспективы.

Переговоры шли без переводчиков — за годы войны эти люди научились не только убивать, но и понимать друг друга. Никто не старался выгадать себе какие-нибудь преимущества, да и нечего было выгадывать, кроме опустевшей, залитой кровью и засыпанной пеплом земли.

Все согласились признать незыблемость исторических границ, заключить мир на вечные времена, считать основной ценностью на свете человеческую жизнь, запретить наиболее экстремистские группировки (в том числе инквизицию и ангелов), учредить систему взаимного контроля и наказать военных преступников, одним из которых был признан самозваный император Плешаков.

Долгие и бурные дискуссии вызвало предложение о повсеместной ликвидации всех форм светской и духовной власти как основного источника взаимной нетерпимости, но и с этим в конце концов согласились, сделав минимальную скидку на местные традиции.

Подписание трактата прошло без помпы. На салют пожалели патронов, а устраивать банкет в голодной и разоренной стране было бы кощунством. Обменялись пленными, учредили миссии, долженствующие выполнять не только представительские, но и надзорные функции, после чего разъехались восвояси — залечивать раны, разбирать руины, поднимать заросшие бурьяном пашни, собирать одичавшие стада.

Зяблик сам вызвался арестовать Плешакова, однако низложенный император, всегда действовавший в соответствии со своим благоприобретенным девизом, даже и не подумал покориться судьбе, а смело бежал в неизвестном направлении (по одной версии, примкнул к ангелам, по другой — укрылся в пещерах Киркопии и женился на обезьяноподобной аборигенке).

Большая часть отряда обзавелась семьями, благо недостатка во вдовьих бабках не ощущалось, и осела по деревням. При Зяблике и Смыкове остались только самые отпетые, для которых жизнь на одном месте ассоциировалась с каторгой, а пахотная земля — с могилой. В непрерывных схватках с ангелами число этих смельчаков непрерывно уменьшалось…

Так они перебирались от одного болотного стойбища к другому, то и дело меняя не отличавшихся выносливостью бегемотов. Все это время Смыков упорно пытался выведать у туземца хоть какие-нибудь сведения о стране, в которую лежал их путь, но тот отделывался уклончивыми фразами:

— Я те места плохо-плохо знаю… Мы туда не ходим…

— Что хоть там: лес, горы, болота? — не отставал Смыков.

— Болота, — отвечал туземец, глядя на хвост бегемота. — И болота тоже.

— Такие, как эти?

— Нет, совсем-совсем другие… Дурные болота… Бегемоты там не живут…

— А кто живет?

— Никто. Пустое место.

Слухи о том, что граничащая с Хохмой страна представляет собой необитаемую заболоченную пустыню, ходили и раньше, недаром ее условно называли Нейтральной зоной, то есть регионом, находящимся вне сферы чьих-то интересов. Любознательный Цыпф в свое время беседовал с побывавшими там людьми (впрочем, никто из них дальше чем на полсотню километров не углублялся), но ничего примечательного не почерпнул. Все сходились на одном: так, наверное, выглядел мир до того, как из океана выбрались на сушу первые живые существа. Оставалось непонятным, почему этого места чураются звери, птицы и даже насекомые, которыми буквально кишели близлежащие земли.

Вскоре заросли кустарника стали редеть, а затем исчезли совершенно. Бегемот выволок плоскодонку на низкий топкий берег и с голодной тоской оглянулся назад. Туземец тоже не выражал ни малейшего желания задерживаться.

— Плати, как обещал, — обратился он к Смыкову. — Мне обратно давным-давно пора…

— А может, здесь нас подождешь? — предложил Смыков. — Мы скоро вернемся. Тогда и рассчитаемся.

— Плати сейчас, — заупрямился туземец, — что я, совсем дурак, чтобы вас дожидаться? Кто оттуда возвращается, совсем ничего не помнит.

— Жлоб вы, братец мой, — укоризненно сказал Смыков, отрывая от куртки очередную пуговицу.

Туземец по-обезьяньи засунул вожделенное сокровище в рот и поспешно ретировался. Уже издали донесся его голос:

— Назад захочешь, костер зажигай. Я дым увижу, приплыву. Дорого не возьму.