Читать книгу - "Евангелие от Крэга - Ольга Ларионова"

Ручей не менялся. Харр шел вдоль него уже третий день, а он все так же ворчал, прижимаясь к серой трещиноватой стене, и кое-где принимал в себя едва уловимые глазом струйки, сочащиеся из-под бархатистого, глубокой зелени мха. Иддс что-то говорил о верховье, но пока на него было что-то не похоже вот так, то расширяясь на золотистых песчаных отмелях, то сужаясь на звончатых пестрокаменных перекатах, он струился с какой-то бессмертной неизменностью, подобно тихрианской дороге, которая замыкалась сама на себя, так что встречались старцы крепконогие, на самом закате своей жизни вновь ступающие по тому отрезку пути, где впервые довелось им сделать свой первый шаг.

Шел он неторопливо. Амант его поспешать не просил, да ежели и наказал бы, Харр больше не расположен был действовать по чужой указке. Тем более задаром. Дом его и так обставят к его возвращению, а больше ему ведь ничего не нужно.

Тем более, если он вообще вернется…

Шальная мысль двинуть из Огневой Пади не назад, а дальше, куда глаз глянет, все чаще приходила на ум. Стрелецкая служба у аманта, почитай, уже налажена; насчет караваев железных он купецкого старейшину улестит, тут уж сомневаться нечего. Вроде бы и все. И снова шагать по едва уловимым тропкам, стремительно прячущим чужие следы под тенетами мокреть-травы, снова ночевать у ручья и слышать его плеск, а не гнусавый храп караульных стражников, и жарить в углях взятого на острие меча головастого рыбьего князя или жирную сударушку-тетерку, потянувшуюся за рассыпанными ягодами – да прямо в силок… Шелковистая сетка всегда была при нем, он углядел в кустах хлопотливую фазанью курочку в скромном пестровато-сереньком оперенье; взмах руки – и сеть полетела на глупую птицу, которая даже не шарахнулась в сторону, а наоборот, ринулась навстречу летящей паутинной тени, раскидывая крылья. Харр схватил добычу, приятно ощутив ладонью тугое оперенье, но рука почему-то помедлила с привычным движением, за которым головка жертвы бессильно свешивалась набок, – дернула нелегкая поглядеть на птичьи глаза, на которые со страдальческой покорностью медленно опускалась дымчатая пленка… И все. Не по воле, не по разуму накатило, жаром бешенства обдало: не должно было быть ТАК. И пока не исправит он по дури мужицкой содеянного, вставать будет из памяти помертвелое лицо, замершее в покорной готовности перенесть муку смертную…

Он осторожно распутал сеть и выпустил фазаночку. Она, припадая на будто бы раненое крыло, неловко заскакала в сторону, приманивая за собой страшного врага, но Харр, уже не обращая на нее внимания, развел ветви раскидистого куста. Так и есть. Гнездо лежало прямо на земле, окруженное еще влажными скорлупками, а страшненькие до тошнотворности птенцы, даже еще не в пуху, а в редкой щетинистой поросли, слипшейся на бесплотном тельце, уже разевали невероятно громадные клювы, исходясь жадным истошным писком. Он, поддернув штаны, присел на корточки и начал их разглядывать с брезгливым любопытством, как в глубоком детстве рассматривал впервые в жизни что-нибудь срамное. В своих бесконечных странствиях гнезд с птенцами он не трогал никогда – другое дело яйцами полакомиться; к человеческим детенышам (а особенно – к своим собственным) с их слюнями, писком и розовыми попками он был снисходительно равнодушен, как и подобает настоящему мужчине, не сующемуся в бабьи дела. И вот теперь, с каким-то недоуменным злорадством глядя в желтковые, прямо-таки выворачивающиеся наизнанку клювы, он не мог поверить: и ради ВОТ ЭТОГО она отказывалась от присужденного ей юностью и красотой женского счастья? Ну, вот и получила. По горлышко. Чего хотелось, на то и налетелось. Рожай. Хоть двойню. Хоть тройню…

Он поднялся, испытывая почти непреодолимое желание поддать по гнезду сапогом. Но сдержался, конечно. Самому наглому желторотику, трясущему от натуги щуплой шейкой под тяжелым клювом, посоветовал;

– Не очень-то выворачивайся – кишки через глотку полезут! – и, плюнув, двинулся прочь, шагая угрюмо и размашисто, совсем не глядя на уже четко обозначившуюся под ногами тропу. Так он и пер напролом, пыхтя, точно одичавший рогат, пока навстречу ему не выметнулась из-под куста здоровенная пирлипель и не врезала ему с лету прямо в лоб.

Он остановился, недоуменно глядя на свалившуюся к его ногам летучую тварь. Не кусила? Да вроде бы нет. Пирль зашебуршала крылышками, встряхиваясь, и полетела над самой землей, очерчивая правильный круг. Харр почесал в затылке – неспроста! – и пригляделся повнимательнее.

А это, между прочим, была ловушка. Ишь, землей присыпано поверх травы, да и трава-то вялая. Предупреждали ведь. Хотя – а где дымы?

Дымы были справа, едва видные меж древесных стволов, и поднимались точно из-под земли. Харр вернулся на несколько шагов назад, выбрал дерево пораскидистее, влез и начал мастерить в самой гуще листвы хоронушку – с нездешними сапогами да мечом диковинным за бродягу-шатуна не очень-то сойдешь. Приладив на развилке ветвей тугой сверток, выбрал кряжистый сук и уселся, свесив ноги. Надо было навести порядок в собственной душе, а то ведь так и беды не, миновать. Ловушка была первой, но, если верить Иддсу, не последней. Удивительно было только то, что устроители западни позабыли о нравах тутошних мотылей, так и спешащих предостеречь невнимательного путника. Хорош капкан, о котором каждого встречного-поперечного загодя предупреждают!

А может – не каждого?

Он поболтал еще босыми ногами, потом достал из сумы припасенные сандалии, обулся и, раскачавшись на руках, спрыгнул на землю. Отяжелел, однако, подумал он с медленно остывающей злостью. Памятуя амантов наказ, забрался в воду по колено и только тут остыл окончательно. Потому как понял: вся его лютая, неизвестно откуда нахлынувшая одурь от того, что никуда он из Огневой Пади не двинется.

Пойдет обратно.

Так, по каменистому дну ручья, и дошлепал он до первой поры.

Выбита она была прямо в каменной стене над ручьем, и пролезть в нее можно было разве что согнувшись. Дальше виднелись еще и еще чернеющие пятачки, уже повыше – похоже, ходы к ним были прорублены в самой толще камня; но ни одной живой души здесь пока не наблюдалось. Сами норы Харра не удивили, у Свиньи тоже жили где попало, кто в норах, кто в пещерах. А чаще просто под возами, ставленными в кружок.