Читать книгу - "Щепки плахи, осколки секиры - Николай Чадович"

Не понимая, для чего это нужно, Цыпф, кучер Кирилл и оба охранника совместными усилиями выволокли извивающегося крокодила на берег. Подоспевшая Унда несколькими хорошими ударами весла успокоила его, а затем приказала:

— Режьте! Режьте пузо!

Охранники недоуменно переглянулись, однако перевернули беспомощную тушу на спину. Один наступил ногой на бледное трепещущее горло, а другой полоснул финкой по брюху, раздувшемуся до таких размеров, что казалось, еще чуть-чуть, и оно лопнет само собой.

Когда Лилечка увидела, чем это брюхо набито, она закрыла глаза и тихо присела на прибрежный песок. Воспитанный в строгости и Божьем страхе Кирилл стал быстро-быстро креститься. Цыпф ощутил мучительный рвотный позыв (хорошо хоть, что после завтрака прошло не меньше трех часов). Даже видавшие виды охранники отшатнулись.

Одна только Унда с дотошностью прозектора ковырялась в чреве издохшего крокодила.

— Это Закомбе, — бормотала девушка. — А это, должно быть, Нденге, сын Тамбуе… Только у него я видела такой шрам на бедре. Но вот эта нога не его… И рука не его. Эй, человек в очках, — она в упор глянула на Цыпфа. — Ты спрашивал, где наши воины? Здесь два с половиной воина. Остальные там, — она указала в сторону дремлющего крокодильего стада.

— Как же они так… неосторожно, — Лева старательно отводил взгляд в сторону. — Купались, что ли…

— Мы не купаемся… Мы не умеем плавать. Их всех убили на том берегу, а в воду бросили уже мертвыми. — Из кармана своего сарафанчика Унда извлекла горсть пистолетных гильз.

Зяблик со своей новой ватагой (не с той, которую он набрал после рейда на Воронки и которая почти полностью полегла при штурме Талашевска, а уже с другой, почти необстрелянной) отправился в свободный поиск.

Сейчас они изображали из себя беженцев-погорельцев, бредущих куда глаза глядят в поисках хоть какого-нибудь пристанища.

Зяблик, с грязной повязкой на глазу и фальшивой бородой, ковылял впереди всех на самодельном костыле. Рядом с ним держался худощавый и низкорослый молодчик, издали похожий на пацана, но способный начисто заделать любого чересчур зарвавшегося бугая.

Вслед за этой парочкой волоклись три нагруженные узлами бабы, из которых в смысле физиологическом женщиной была только одна. Двоих ее подружек изображали переодетые и загримированные анархо-радикалы из отряда «Справедливая расправа».

Процессию завершал типичный бомж, толкавший перед собой двухколесную тележку, в которой, скособочившись, сидел тихий полупарализованный идиот. На самом деле это были отец и сын Пыжловы.

Старший Пыжлов, давний приятель Зяблика еще по лагерям Сыктывкара, был собственником редкой по нынешним временам вещи — ручного пулемета, но зрение имел хуже, чем у курицы. Этот недостаток с лихвой восполнял его младший сын, хоть и страдающий с детства полиомиелитом, зато (если и дальше пользоваться сравнениями из орнитологии) зоркий, как сокол.

Вся эта компания выглядела настолько жалко, что даже настоящие беженцы, в подтверждение своего горя несшие на плечах обгоревшие жерди, иногда одаривали их ломтем хлеба или горстью серой маниоковой муки.

Вторые сутки они блуждали вокруг Талашевска, то удаляясь от него километров на десять-двенадцать, то вновь возвращаясь к пригородам. При этом Зяблик старался избегать торных дорог, а выбирал лесные просеки, опушки и малохоженые тропки.

Однако пока результат был нулевой. Лишь однажды ватаге пришлось вступить в огневой контакт с какой-то бандой, но осмотр трупов, оставшихся на месте скоротечного боя, показал, что это вовсе не аггелы и даже не их пособники, а скорее всего обыкновенные дезертиры, не примкнувшие ни к одной из враждующих сторон.

На третий день Зяблик решил немного изменить тактику. Подозвав к себе единственную во всей ватаге натуральную женщину (кстати сказать, двоюродную сестру Бациллы), он сказал:

— Марина, ты бы причепурилась слегка. Если смехом взять не получается, так будем брать на живца.

Спустя полчаса ватага выглядела уже немного иначе: одноглазый старик на костылях, хилый малец, две зачуханные мешочницы, подслеповатый бродяга, толкающий перед собой тележку с инвалидом, и вполне еще товарная бабенка в высоко подоткнутой юбке, с порочным, как принято говорить, «деловым» ртом.

Перемена тактики довольно скоро дала свои результаты. В зарослях кустарника, мимо которых в тот момент двигалась, ватага, затрещало, и тропу перегородили несколько мужчин такого вида, что у обычного человека сразу возникало желание заранее вывернуть перед ними карманы.

— Куда намылились, живодристики? — мрачно поинтересовался предводитель банды, человек с широкой лоснящейся рожей и близко посаженными глазами.

— Да никуда, отец родной, — запричитал Зяблик. — Побираемся мы, Христа ради. Где люди добрые приютят, там и дом наш. А не приютят, так мы и в чистом поле ночуем.

— А кто вам на моей дороге ходить позволил? — осведомился главарь.

— Не знали мы, отец родной, что она твоя, — развел руками Зяблик. — Думали, что общественная. Уж прости, сейчас обратно пойдем.

— Сначала пошлину заплатите.

— Мы бы и рады, да нечем, — пригорюнился Зяблик. — Два дня крошки хлеба во рту не держали.

— А что в мешках?

— Ветошь всякая. Ты, отец родной, и руки о нее марать не станешь.

— А девка эта чья? — главарь бесстыдным взором уставился на Марину.

— Соседская. Тоже беженка. Прибилась к нам.

— Ну так и быть, — осклабился главарь. — Цена ей, конечно, копейка, но в счет уплаты долга возьмем.

— Бери, отец родной, бери. — Зяблик посторонился, пропуская главаря, а когда тот, масляно улыбаясь, шагнул вперед, негромко произнес: — Зеке!

Это означало, что члены ватаги должны немедленно убраться с линии огня. Сам Зяблик рухнул на землю, потянув за собой главаря. Марина, фальшивые мешочницы и лжеподросток отскочили в сторону. Пыжлов-младший выхватил из-под груды тряпья пулемет Дегтярева с ленточным боепитанием и в упор резанул по бандитам. Четверо мужиков рухнули столь же дружно, как стебли пшеницы, попавшие под серп жницы.

Пока ватага разбиралась с мертвецами, отыскивая признаки, которые указывали бы на их принадлежность к аггелам. Зяблик, оседлавший главаря, завел с ним задушевный разговор:

— Теперь ты понял, отец родной, что бывает, когда на чужое заришься?

Тот молчал, сопел и упорно пытался освободиться.

— Успокойся, — уговаривал его Зяблик. — Полежи. Дай я на тебя полюбуюсь. Кого это ты мне напоминаешь? Тебя, случаем, не Альфонсом кличут?

Главарь, изловчившись, укусил Зяблика, за что был немедленно наказан увесистой плюхой по зубам. Пыжлов-старший, подкатив коляску поближе, наклонился над пленником.

— Все верно, — щурясь, сказал он. — Альфонс это и есть. Разве такую рожу с кем-нибудь спутаешь. Я его уже лет пять знаю, еще с тех пор, как он у Плешакова «шестерил» по мелочам.