Читать книгу - "Царство Прелюбодеев - Лана Ланитова"

«Я суну голову в холодную воду, и все пройдет. Отступит это наваждение!» – зубы стучали, словно в лихорадке.

Владимир распахнул дверь уборной. Раскорячившись поперек комнаты, закрывая все видимое пространство, в ванне сидел огромный морской спрут синего цвета с черными крапинами. Длинные и толстые щупальца подрагивали. Часть их вывалилась наружу, внушительные концы касались мозаичного пола, красные присоски шевелились, но глаза чудовища были закрыты. Осьминог, похоже, спал.

«Так… Здесь все ясно! Значит, это – все-таки грибы. Будь они не ладны!» – подумал Владимир и хотел было на цыпочках улизнуть.

Но спрут оказался хитрее и изворотливей: он вздрогнул, открыл мудрые, меланхоличные глаза, поднялся из ванны, выплеснув на пол несколько ведер воды. Длинная скользкая рука ухватила Владимира и сжала в плотное кольцо.

«Так, спокойно… Это всего лишь плод моей больной фантазии», – настраивал себя Владимир.

«Плод больной фантазии» не желал никуда испаряться и сдавливал щупальца еще сильнее. Владимир зажмурил глаза и выскользнул из тесных объятий, словно пробка из бутылки – медленно, но верно он… взлетел под потолок. Спрут поднял удивленные глаза и метнул мощную синюю руку вдогонку. На этот раз Владимир оказался ловчее – он молниеносно подлетел к двери и выскользнул наружу, крепко захлопнув дверь перед самым носом осьминога и прищемив толстое и склизкое щупальце.

Наш герой едва перевел дух, опустился на пол и, пошатываясь, подошел к комодному зеркалу. Дерзкое зеркало не заставило себя долго ждать. По гладкому полотну пробежала волна, похожая на сильную судорогу, замелькали красные огоньки, и… перед любопытным хозяином нарисовалась новая «замечательная» картинка: темные своды пещеры, клубы черного дыма, смрад, копоть и жаркий огонь; а в середине стояло то, что вызывало в Махневе животный ужас – это был котел, полный кипящей смолой. Из котла торчала голова самого Владимира с вытаращенными от страдания глазами. Рядом, притулившись к черпаку, сидели новоявленные кудрявые ангелочки и корчили ехидные рожицы.

– Ууу, бесовское зеркало! Я точно тебя расколочу. Это – не мои ангелы, я их не приглашал!

Будто назло в комнате все так же хором пели ангелы. «Аве Мария» звучала так громко, что казалось, ее звуки могут услышать и соседи. Аленка сидела на кровати с распухшим от слез носом, и утирала платочком заплаканные глаза. Поручик-инвалид тоже плакал от умиления, заслушавшись ангельских голосов.

– Замолчите! Что вы тут устроили? Вы что, забыли, где находитесь? – гневно закричал Владимир и покосился на пустующую раму Виктора.

– Твое благородие, ну не порть нам настроение… – всхлипнул Василий Степанович. – Такие голоса, а ты вечно недоволен.

– Молчать!!! – крикнул Владимир.

Бедные ангелочки, испугавшись крика, тут же умолкли и захлопали голубыми глазками. Их мордашки скривились: они готовы были вот-вот расплакаться. Мелодия, сопровождавшая ангельское пение, внезапно ускорилась и сделалась неестественно металлической, как в сломанной музыкальной шкатулке или шарманке. Потом что-то взорвалось или сломалось – вышел из строя какой-то внутренний музыкальный механизм, и наступила гнетущая тишина.

– Какой вы злой, Владимир Иванович! – Аленка смотрела исподлобья на Владимира. Рыжие глазищи высохли от слез и стали враждебно-колючими. – Вы пошто младенчиков обидели?

– Я прошу вас всех удалиться и оставить меня в покое, – медленно и жестко отчеканил Владимир.

– Да уйдем мы скоро, уйдем. Правда, Василий Степанович? Еще соскучитесь по нам.

Инвалид кивнул и тоже обиженно отвернулся.

– Василий Степанович, не вы ли в начале нашей встречи настаивали на приглашении девок, цыган и предлагали распить шампанского? Чего это вас на сантименты-то потянуло?

– Так я ж – не железный. И мне человеколюбче сострадание не чуждо.

– Ах ты, старый чОрт! Моего Володеньку бабами чужими соблазнял? – вскинулась Аленка.

– Чего вы все на меня? – обиделся поручик и засопел.

– Аще сам шалопутный, да забулдыжный, скумекал, как барина туда же, на лихое сманивать? – Аленка хотела замахнуться на несчастного инвалида, но в последний момент передумала.

Она вдруг успокоилась и подошла к «ангельскому» дереву.

– Батюшки, да какие вы все худенькие, да бледненькие! – запричитала она, сочувственно глядя на погрустневших ангелов.

Она полезла в широкий карман и выудила оттуда довольно внушительный хлебный каравай.

«Откуда он у нее? – удивился Владимир. – Когда она успела его припрятать?»

– Гули-гули, цыпа-цыпа, – обратилась она к ангелам. – Идите, я вас покормлю.

Полная рука крошила хлебные крошки и сыпала их в открытые, как у галчат, розовые, ангельские ротики. «Младенчики» были жутко довольны – их нежные взгляды выражали любовь и благодарность новоявленной мамочке. Они чмокали от удовольствия, смачно жевали и раздували пухлые щечки. Затем Аленка подошла к инвалиду.

– На и ты, дедуль, покушай. Девки и шампанское – хорошо, но пузо-то и жито требует, – она щедро насыпала хлебных крошек и в послушно-открытый, старческий рот поручика.

«Щедрая ты наша», – не без сарказма подумал Владимир, припомнив все то, что успела сегодня слопать Аленка.

Стены немного качнулись, поплыл кобальтовый туман. Голова Владимира отяжелела, он упал на подушку. Последнее, что он увидел – это довольные и сытые мордахи новорожденных ангелов. Устроившись прямо на ветках, они легли на бочок, закрыли голубые глазки и сладко задремали. Захрапел и герой войны. Аленка снова подметала пол и расставляла на места упавшие стулья.

Сколько длился сон, Владимир не понял. Он вдруг услышал влажный шепот и странное покусывание собственной плоти чьими-то зубами. Наш герой попытался встать, но чья-то сильная рука пригнула его к подушке. Наконец глаза привыкли к темноте. Луна светила неярко. Он понял, почему: его кровать вновь была затянута бархатным балдахином, пропускавшим лишь слабую полоску лунного света. И в этом луче, словно огромный мучной куль, обозначился контур корпулентного тела. Это снова была Аленка! Она сидела у него в ногах. Её голову покрывал темный, монашеский платок. Аленка шептала какой-то колдовской заговор, склонившись над спокойным фаллосом Владимира и время от времени легонечко покусывала его крепкими зубами, обдавая горячим, влажным дыханием:

– Есть Окиян-море, на пуповине лежит Латырь-камень, на том Латыре-камне стоит булатный дуб, и ветки и корень-булатные, твердокаменные. Как тот булатный дуб стоит крепко и плотно, столь бы крепко и плотно стояла белая, ярая похотимная жила на женскую похоть, на полое место. Из-под того камня выходит бык – булатные рога и копыта булатные, и ходит около дуба булатного, и тот дуб бодает и толкает, и не может сломить и повалить. Сколь тот крепко булатный дуб стоит и сколь крепки рога у быка, столь бы крепко стояла ярая похотимная жила на женскую плоть, на полое место. Из-под того Латыря-камня вылетают тридевять куриц и один петух; тот петух тридевять куриц топчет пылко и яро; сколь тот петух пылок и яр, столь бы Владимир свет Иванович был бы пылок и яр на женскую похоть, на полое место, во веки веков, – прошептала она по-старушечьи. Плюнула трижды на причинное место Владимира и снова легонечко укусила за мягкую плоть.