Читать книгу - "Соблазнитель - Збигнев Ненацкий"

Известно также письмо к Жану Полю Сартру, касающееся Герострата. Я не врач, но доктор Мартин Эвен неопровержимо доказал, что в том состоянии болезни, в каком находится герой, у него было настолько пониженное либидо, что даже многочасовое хождение нагой проститутки по гостиничному номеру не вызвало бы у него эрекции. Он также объяснил Риретте, из-за чего она почувствовала сожаление, когда узнала, что Люлю все же решила вернуться к мужу-импотенту, а не уехала со страшно темпераментным Пьером, сперма которого на полотенце вызывала у нее отвращение и чувство гадливости, а ведь она его любила или, по крайней мере, считала, что любит, и делала с ним вещи, которые ей казались гадкими, хотя никто ее к этому не принуждал.

Он же, доктор Мартин Эвен, окончательно вылечил женщину, имя которой неизвестно, из рассказа Моравиа «Проданная и купленная». Она раз в неделю ездила за город и садилась на ограждение около запущенного сада таким образом, что проезжающие автомобилисты могли хорошо видеть ее вагину, поскольку она не носила ни трусов, ни колготок, хотя была несказанно богата. А когда они останавливались, эта женщина оговаривала с ними таксу за половой акт, брала у них деньги, а затем прикидывалась тяжело больной, и ее отвозили в город. У этой женщины была мания покупать самые разные вещи, совершенно не нужные. Автор объяснял, что ее муж, Сирко, относился к ней просто как к объекту сексуального вожделения, «использовал» жену и «потреблял», что таким странным образом запечатлелось в ее подсознании. Насколько я помню, пять внутримышечных инъекций фирмы Квозда освободило ее от этих странных привычек.

Интересна также проблема с туберкулезом. Вопреки убеждению многих прекрасных старых писателей, туберкулез – как справедливо отметил доктор Эвен – вовсе не является результатом несостоявшейся любви или неутолимой тоски непризнанных художников и бедных белошвеек, живущих в мансардах и в подвальных помещениях с зелеными от сырости стенами. Шопен был богат, любим, жил на юге, в прекрасном климате и тоже умер от туберкулеза. Сегодня мы заставляем людей периодически проходить рентгеновские исследования, независимо от того, живет ли кто-то в однокомнатной или пятикомнатной, залитой солнцем квартире, отвечают ли на его любовь взаимностью или нет, является ли он художником или лифтером. Ибо вышеупомянутая болезнь атакует и бедных, и богатых, однако это не значит, что доктор Эвен игнорирует условия жизни, которые влияют на сопротивляемость организма. Тем не менее, туберкулез вызывают палочки Коха, а не тоска или любовь без взаимности. Так что люди не должны слишком уж доверять писателям, даже самым лучшим. И не только в прошлом, но тем более в наши дни.

Доктора Мартина Эвена принимали в высших сферах. Это он лечил князя Мышкина от эпилепсии (вероятно, спонтанной или скрыто производной), из-за чего Мышкин лишился своей знаменитой привязчивости, кротости и угодливости и не мог играть роли Идиота.

Глубоким и запоминающимся было влияние доктора Эвена на его последователей. Помню, что во время недавно поставленного в варшавском театре спектакля «Идиот», когда замечательный актер силой своего таланта дал понять, что у князя Мышкина вот-вот начнется приступ эпилепсии и он будет кататься на сцене в конвульсиях – и когда другие зрители громко аплодировали и выли от восторга, – я хотел встать и громко крикнуть: "Врача! Где врач?". Я хорошо знаю, как ужасно выглядит приступ эпилепсии и наблюдение за процессом начинающегося припадка не может быть отнесено к приятным ощущениям.

Впрочем, возможно, вскоре мы увидим на сцене весь процесс болезни, связанный с развитием рака, а когда герой пьесы умрет в страшных мучениях, мы будем долго аплодировать, сминая цветные фантики от съеденных конфет и шоколада. Теперь стало принято смотреть, как кто-то умирает в мучениях, особенно если это человек выдающийся и уважаемый, например Шопен. Таково наше гуманистическое и гуманитарное отношение к миру. Быть может, удовлетворение врожденных у человека склонностей к садизму и мазохизму является частью способности воспринимать произведения искусства, о чем прекрасно знал Шекспир. Если кто-то любит в театре следить за тем, как агонизирует Шопен или Макбет, то стоит ли такого зрителя лишать удовольствия наблюдать за агонией человека, которого убивают молотком в автомобильном гараже? Если кто-то видит, как насилуют Лавинию, то почему бы ему не посмотреть, как насилуют Зосю, Касю или современную Мариолу? В произведениях Шекспира столько же насилия и жестокости, сколько в наиболее грубых американских фильмах. Уверенность критиков в том, что жестокость у Шекспира служила достижению какой-то художественной правды, а значит, она приемлема, а жестокость крутых американских фильмов ничему не служит, скорее всего, иллюзорна. И Шекспиру, и создателям этих фильмов нужно было одно и то же: потрясти зрителя, поразить его, взволновать. По моему мнению, тот, кто соглашается смотреть Шекспира, к сожалению, должен согласиться и на большее. А если кого-то и в самом деле захватывает наблюдение за затяжными болезненными процессами и агонией, пусть, наконец, даст волю своему любопытству и зайдет в любую больницу, чтобы посмотреть, как в действительности выглядит смерть без грима и обильно льющейся красной краски. Поэтому критиковать такую точку зрения не имеет смысла. Даже если мы примем, что в произведении искусства смерть и жестокость имеют характер метафоры и несут вневременные и философские смысловые нагрузки. "Я вас уверяю, – писал Эвен, – что любая смерть любого человека в любой больнице или на любой улице, каждое насилие и каждая жестокость, если к этому присмотреться поближе, имеют характер метафоры и несут вневременные и философские смысловые нагрузки. И приносят такое же горе. Особенно для родных и близких". Что касается меня, я гораздо сильнее пережил смерть моего друга Гучи, чем смерть Гамлета, хотя о Гамлете пан Шекспир писал прекрасными стихами, а в случае с Гучей провинциальный врач черкнул на бумаге только пару банальных слов. Но несколько этих обычных слов – из-за своей краткости – были более красноречивы, чем целый поток фраз, которые я слышал на сцене. Возможно, я видел слишком много пьес в театре, слишком много смотрел фильмов, слишком большой поток слов обрушивался на меня в связи со смертью и агонией героев, чтобы это произвело на меня какое-то впечатление. Сегодня меня могут потрясти только тишина и молчание.

Но и об этом Шекспир тоже знал, не правда ли, пан Генрик?

С уважением,

Кубусь Простак,

магистр Литературной Вульгаризации.»