Читать книгу - "Проданная - Кира Шарм"

И обжигает одновременно. Как будто пылающий огонь глотаю. Как ядом обжигаюсь, и оторваться не могу.

Член просто разрывает. Я хочу в нее. Хочу до судорог…

Ворваться и вбиваться на полную мощность. До изнеможения. Чтоб на ноги подняться потом не могла. Чтоб вставала после с травы и снова падала. Чтоб слезы из глаз брызнули.

А вместо этого — ласкаю. Рычу от удовольствия, от острого, запредельного возбуждения.

Я же ненавидеть ее должен.

Топтать и ломать.

Но, блядь, кажется, самого себя сейчас ломаю.

Она растекается ядом по венам. Горящим, полыхающим вспышками пламени, ядом. И я, блядь, вместо того, чтобы отшатнуться, глотаю этот яд снова и снова — каждым ее вздохом, каждым обжигающим все сильнее прикосновением, впитывая его, пробегая языком по перламутрово розовым соскам и чувствую, как с новой силой прожигает, вспыхивает сквозь кожу, когда она дергается и стонет от этого.

И еще сильнее хочется ее сдавить. Шею стиснуть крепкими пальцами. Позвоночник с треском переломать. Вот за это. За дрожь на ее губах, которую ловить все больше хочется. За выдох этот изумленный, когда пальцами по складочкам ее пробегаю. За то, как они трепещут и как горячо и узко оказывается у нее внутри. И как она судорожно сжимается, сдавливая мои пальцы и стонет в мои губы.

И с каждой минутой будто все больше зверею.

Будто не она моей, а я сам с каждый вдохом, этого яда ее становлюсь. Потому что мало и не оторваться. Потому что вжать ее хочу гораздо крепче, чем на уровне вбиться членом. Так, чтоб на месте ожогов ее кожа к моей прилипла.

Извивается и стонет, распахивает рот, как рыба, в первом оргазме. А ведь я почти не прикасался. Почти не сделал еще ничего. И все вокруг, кажется, ее запахом пропиталось, и сам я — насквозь. Тем запахом, трепета ее на складочках, на лепестках таких розовых, таких нежных, таких же одуряющих, как ее губы.

И меня раздирает. Кажется, сдохну, если не вдолблюсь сейчас в нее. Дико бешено ворваться хочется. Чтоб орала и визжала, чтоб на километры шлепки раздавались бедрами, чтоб кости заломило от бешеных толчков.

И пот градом, потому что никогда такого не чувствовал. Никого так не хотел до ломоты. Ни разу в жизни.

И уже знаю, что не возьму.

Все внутри против.

Не так ее надо, нежную девочку. Принцессу хрупкую, солнцем переполненную.

Ни хера это не стерлось, как я думал. И помойкой вонять перестало. Не такая она — потому что кровь в венах от таких, что по борделям шляются, не закипает. Потому что те так не дрожат под руками. И так не светятся.

И теперь окончательно понимаю — уже нет шансов. Уже не отпущу. Она моя. Каждую руку выломаю, что к ней прикоснется. Губы вырву, что поцеловать ее попытаются. Зверею от одной мысли, что хоть на час ее от себя отпущу.

И в этот момент я понимаю, что хочу все изменить.

Что она моя, — по всем законам, по документам, и я могу забрать ее в любой момент, держать насильно, не выпускать из своего дома и делать все, что захочу. Но нет. Я хочу иначе.

Чтоб сама пришла. Сама захотела быть со мной. Чтоб… Тянулась ко мне и смотрела вот такими пьяными глазами. Чтобы ждала, стоя у окна моего дома, а не резко дергалась в ожидании моих шагов. И не мстить, не ломать и даже не взять ее вот сейчас на капоте машины. Я с ней большего хочу. Хотя бы попробовать.

— Я дам тебе шанс. Завтра в восемь. В «Лаванде» — сам не понимаю, то ли думаю вслух, то ли говорю.

Хрен знает, каким чудом вообще остановился, падая лбом на ее. заставляя себя руки оторвать от груди такой трепетной, такой до ломоты в челюсти желанной.

И я готов был дать ей шанс. Даже глупо где-то верил, что у нас получится. Что, может, даже и не узнает золотая девочка, какой расклад на самом деле соединял нас. сплетал намертво.

Только девочка не пришла. Подумала, будто что-то в этой жизни и в судьбе своей решает.

Ошиблась.

Хотя — нет. Она решила.

По-человечески теперь не будет. Серебряковы, как и она. заплатят мне свои долги сполна.

Я даже был рад, — дела завертелись в бешеном калейдоскопе.

Сменялась власть, я это почуял нюхом, чутьем каким-то. а после и начался переворот.

Грача, который город держал, убили.

Остальные, как свора собак, начали рвать власть.

И я вертелся, урывая пару часов в сутки для сна.

Гнал от себя мыли о золотой принцессе. Вытравливал занятостью ее вкус. Не с губ. Из крови собственной, куда он вбился.

Был рад. Время работало на меня. Вытравливая странное чувство к этой девчонке.

Я не должен был ее жалеть. Даже думать о том, чтобы сделать все с ней иначе, допускать был не должен. Какая иначе это месть, если она сама захочет со мной быть? Как это ударит по ее папаше?

Но когда увидел ее, почти через год, все в той же «Жаре» Влада Северова, понял — пора. Я удачно сыграл партию вовремя пере-раздела. Мы с Владом стали партнерами, которых сплело больше, чем просто строительный бизнес, который мы не просто отжали, а таки полностью монополизировали.

Пришел к Серебрякову, поставив его перед фактом.

Хрен знает, что в глазах ее тогда увидел, когда нашел Софию под дверью и понял, что она все слышала.

Не знаю. Но меня опять накрыло. Так, что даже на второй шанс расщедрился, а я ведь и первые-то редко даю. вторые — никогда.

Она теперь знала. Должна была понять. Сама уцепиться за этот шанс, как за манну небесную, должна была. Чего не поняла, отец ей, полагаю, объяснил. Доходчиво дал понять, что с ней может быть. Ведь ее жизнь принадлежит мне, по всем раскладам. Могу ноги вытирать. За шанс в ноги кланяться мне должна.

Но девчонка сама поставила на своем неплохом будущем большую жирную точку. Так и не пришла. Сбежала за границу. Думала, я не смогу найти.

Я мог. Мог достать ее из любой точки, в любое время.

Но…

Так показалось даже интереснее.

Пусть побегает. Пусть поживет в страхе. Пусть вздрагивает по ночам, опасаясь, что за ней пришли. Потому что ни одна охрана, никакая сигнализация не закроют передо мной двери, которые мне хочется открыть.

Я дал ей возможность побегать.

Схлестнуться с реальной жизнью после смерти ее отца.

Надо признать, даже был удивлен тем, как она держалась.

В девчонке оказался стержень покруче многих мужиков, которых я знал. Не каждый способен свалиться с Олимпа и не раскрошиться. Она сумела.

Тем с большим нетерпением я летел в столицу, узнав про аукцион.

* * *

Наплевав на все, бросил все дела, летел, сломя голову.