Читать книгу - "Руны смерти, руны любви - Инге Кристенс"

Иногда Рикке задумывалась о том, что чувствовали все эти двенадцать несчастных женщин. Когда им было страшнее – в начале, когда до них доходило, в чьи руки они попали или в конце, когда они понимали, что сейчас умрут? Притупляется ли страх под конец или возрастает до невероятных пределов? Ответ на этот вопрос не мог помочь в поимке Татуировщика, это был профессиональный психологический интерес, не более того. Иногда Рикке казалось (просто казалось и се, без каких-либо объективных предпосылок), что кому-то из жертв Татуировщика чудом удалось спастись и сейчас напуганная до смерти женщина со сломленной навсегда волей прячется где-то, не столько от монстра, сколько от самой себя. Вот бы найти ее… «Фантазерка! – обрывала себя Рикке. – Думай о настоящем, а не выдумывай сказки!».

Думай о настоящем…

В настоящем у Рикке было три типа, любой из которых мог оказаться Татуровщиком – Оскар Йерихау, Нильс Лёвквист-Мортен и Йокум Эрландсен. Все трое рисовали картины, которые никто не хвалил, все трое были крепкими мужчинами, у всех троих имелось нечто, могущее вызвать обиду на мир, точнее – на женщин, все трое считали себя недооцененными и заявляли об этом вслух. То, что все они были одиноки, Рикке в расчет не брала, потому что Татуировщик, да и любой серийный убийца, вполне мог оказаться примерным семьянином, отцом большого дружного семейства. И никто в этом дружном семействе даже предположить бы не мог, чем на самом деле занимается папочка, когда уезжает якобы на рыбалку и возвращается с полным багажником рыбы. Классический пример – американец Деннис Рейдер, которого все считали примерным семьянином и религиозным человеком. Добропорядочный христианин совершил десять убийств, точнее – признался в десяти убийствах, а сколько их было на самом деле, только ему известно.

Оскар Йерихау тоже выглядел добропорядочным. Во всяком случае, в баре «Фалернос» он смотрелся белой вороной. Костюм, галстук, очки, чисто выбритое лицо, с которого не слезает вежливая улыбка. Но Лукас, со второй встречи начавший считать себя кем-то вроде старого друга Рикке, предупредил ее, чтобы она «не вздумала связываться» с Оскаром.

– Он ходит сюда исключительно ради таких цыпочек, как ты, – сказал Лукас, указав взглядом на Оскара, – иначе бы и ноги его не было в этой помойке. Осси мнит себя аристократом и утверждает, что происходит из известного старого семейства художников Йерихау, хотя на самом деле его папаша – мясник из Нюборга.^[84] По мазне Осси, которую он гордо называет живописью, это сразу видно.

– А почему с ним нельзя иметь дело? – на взгляд Рикке Оскар выглядел довольно безопасно, не то, что Бьярне Ворм.

– Осси – садист, – Лукас наморщил нос и дернул верхней губой, выражая презрение, – он вытворяет такое, что ни одна из местных шлюх не соглашается обслуживать его даже за тройную плату. Вот и приходится искать себе доверчивых дурочек.

– «Такое» – это что? – Рикке хотелось подробностей.

– Кусает до крови, избивает, душит, мочится в рот… Я не очень-то знаю подробности, потому что не спал с Осси. Не люблю с мужиками.

– А пробовал? – заинтересовалась Рикке.

Вопрос был задан только для того, чтобы увести разговор в сторону. Что надо Рикке узнала, а создавать у Лукаса впечатление, что она интересуется садистами не стоило.

– Один раз, очень давно, – Лукас подмигнул Рикке, – только для того, чтобы окончательно понять, насколько сильно мне нравятся женщины.

После предупреждения, общаться с Оскаром на глазах у Лукаса было невозможно, поэтому знакомство пришлось отложить до другого раза. Да и вообще, следовало как-то продумать стратегию общения. Если Оскар приходит в «Фалерос» для того, чтобы найти женщину, то вскоре после знакомства последует предложение, которое ни в коем случае нельзя принимать. Рикке ко многому в сексе относилась без предубеждения. В том числе и к боли.

Вряд ли кто-то способен наслаждаться болью от рождения, этому надо учиться. По своей воле или нет – без разницы, но это умение приходит только с опытом. Изначально боль это только боль, всего лишь боль и ничего кроме боли, эмоциональная окраска происходит позже.

Боль бывает разной. Есть боль, которой ты боишься, боль, которая всякий раз оставляет в твоей душе новую царапину, боль, которой хочется избежать, боль, о которой вспоминаешь с содроганием… А есть боль, которая приносит удовольствие, боль, берет тебя в плен, подчиняет себе, но подчиняет не кнутом, а пряником, расширяя спектр твоих впечатлений, наполняя наслаждение новым содержанием. Образно говоря, если раньше в радуге твоих удовольствий было семь цветов, то теперь их семьдесят семь и ты знаешь, что это еще не предел.

Все наши привычки уходят корнями в детство, и Рикке, как психолог, знала это правило. Но разве существует правило, из которого не было бы исключений?

В детстве Рикке было много боли, но та боль была плохой – обидной и неприятной. Обидной потому что ее причиняла мать, самый близкий и родной человек. Нет, самым близким и родным всегда был брат Эмиль, а не мать, которая имела обыкновение плевать на пол и кричать, что этот плевок ей дороже Рикке. Или дороже Эмиля в зависимости от того, кто из детей подвергался экзекуции.

Искать защиты на стороне дети не пытались, потому что воля их была если не сломлена, то сильно подавлена. Они знали, они искренне верили в то, что мать наказывает их за дело, потому что не наказывать просто невозможно. Они стараются делать все по-своему, они не слушаются матери, они ненавидят мать… Ненавидеть человека, который произвел тебя на свет и заботится о тебе было очень ужасно. Рикке всячески пыталась избавиться от этого чувства, занималась чем-то вроде самовнушения, убеждала себя в том, что мама хорошая, просто она не любит, когда ей перечат. Рикке искренне старалась стать хорошей дочерью, такой, какой мать могла бы гордиться, но это ей никак не удавалось. Почему? Да потому что Рикке была плохой и с этим нельзя было ничего поделать. Бедная мама, она так старалась, чтобы из детей вышел хоть какой-нибудь толк…

В двенадцать лет не особенно задумываешься о причинах и следствиях, если, конечно, не подопрет так, что поневоле задумаешься. В двенадцать лет, да и в четырнадцать тоже, хочется верить в то, что окружающий мир, а вместе с ним и твоя жизнь, устроены логично и справедливость это не пустое слово. Во всяком случае, в это хочется верить. Иначе – зачем жить?

Если тебя постоянно наказывают, то, значит, так оно и должно быть, значит, ты этого заслуживаешь, думала Рикке. Видно же, как тяжело матери дается воспитание. Ей совсем не хочется бить детей, ей хочется их хвалить, хочется гордиться ими. Но увы, жизнь вносит свои коррективы в наши мечты. Хотелось бы похвалить, да не за что…

Это уже потом, много позже, семнадцатилетняя Рикке поняла, что если бы матери хотелось хвалить своих детей, то она бы их хвалила. Все мы стараемся поступать так, как нам хочется, а хвалить никто не мешал, так же, как не мешал и наказывать. Люди с небольшим достатком не склонны совать нос в чужие дела, им и своих проблем хватает, поэтому соседи никогда не вмешивались в то, что творилось дома у Рикке. Внешне их семья выглядела вполне достойно, потому что мать избегала оставлять следы побоев на открытых участках тела и требовала от детей принимать наказание молча. Или по возможности молча, без громких криков. Молчи – и получишь меньше, таков был ее принцип.