Читать книгу - "Гризли - Галина Чередий"

— Ты на самом деле этого не хочешь.

— Да неужели? — зыркнула она на меня снизу вверх. Почти так, как в первый раз. Это финиш, реально.

— Домой и покурить, может, и хочешь действительно, а вот чтобы я свалил — нет. — Я опустился на корточки, схватил ее за лодыжки, разворачивая к себе. Естественно, сразу почти схлопотал пяткой в лицо, если бы не реакция. — Потому что ты хочешь опять подо мной для начала побывать, погремушка. Скажешь нет? Или ты практикуешь тотальную честность только в отношении других?

— Я практикую посылать на х*й всех, кто мнит себя крутым знатоком моих желаний, — снова взбрыкнула она, но я, не церемонясь, сдвинул ее еще на себя, а потом резко перевернул задницей кверху, пристраивая коленями на край пассажирского сиденья. Идеально, сука, почти, только тряпки лишние.

В голове гулко грохотало, как в опустевшем ведре, нужно было в нее уже край. Залез в салон, заключая ее собой, как в клетку, сунул одну ладонь под футболку, отпихивая со своего пути лифчик и не давая рвануться вперед. Второй дернул пуговицу с молнией на джинсах, нагло впихивая загребущую лапу внутрь, обхватывая лобок, не в состоянии сдержать протяжного шипения. Горячая. Какая же охерительно горячая и намокающая прямо на моих бесцеремонных пальцах, хотя сама матерится, выгибается, как лошадь брыкливая, локтями в бока мне тычет. Проскользнул двумя пальцами между складками, совсем уж зверея от дикой смеси мягкости податливой и конвульсивных сжатий ее внутренних мышц. Словно затягивает, облизывает, умоляет дать больше. Руку вытащить — как пытка, но так мне в нее никогда не попасть. Потрусь еще немного, и так приплыву.

— Что я говорил по поводу ругательств? — прохрипел, сдергивая ее штаны до колен и тут же освобождая и себя.

— Пошел ты!

Член, как под током, дергался между ее бедрами, смачно шлепаясь о кожу. Нависать так над ней, в тесноте салона, еще и сдерживая от возможного сопротивления неудобно неимоверно, да только нам уже не постичь самого понятия удобство. Когда в огне горишь, оно просто перестает существовать.

— Скажешь «нет» — остановлюсь, — чуть не подавился словами.

— Нет! — рявкнула погремушка и, сунув руку вниз, направила меня в себя, одновременно насаживаясь с силой.

Уперся ладонями куда придется, загонял ей по самый корень, встречаемый на каждом толчке на полпути. В башке бомбило — ад какой-то сладости запредельной. Тело горит, его нет, не мое, оно ее, в ней все, до последнего нервного окончания в этой жаре и тесноте, во влажном скольжении, в стонах, шлепках. Влился в ее оргазм, как в свой собственный, она стискивает, как в кулаке, я проливаюсь для нее. Она содрогнется, и по мне волна, аж чуть не швыряет всего. Она выдыхает облегченно, отпуская последнее напряжение, и у меня в легких пусто. Она обмякла, и мои колени будто кто подрубил. Упал на них, уставившись бесстыжим полузрячим взглядом на ее бедра еще подрагивающие, на ягодицы, все в красных следах от моих лап, на еще приоткрытые губы естества в блеске ее смазки и моей спермы. Картины пошлее и не придумаешь, а я пялюсь и понимаю четко, как никогда в жизни, что ради того, чтобы видеть ее, вот эту погремушку гадскую, мною затраханную, изо дня в день, я костьми лягу. Ты под меня попала с концами, кусачка ядовитая. Хоть насмерть теперь сражайся — не отпущу.

— Хреновасто что-то у тебя с воспитательными мерами, гризли, — сипло пробормотала Роксана, уткнувшись лицом в изгиб своего же локтя, и крутнула задницей, отчего струйка семени потекла вниз по ее ноге. — Так ты меня ругаться не отучишь. И, блин, убери за собой, скотина!

— Может, и не научу. — Я, кривясь, поднялся, с сожалением расставаясь со своим новым любимым видом. — Но сам процесс…