Читать книгу - "Алан. Скажи, что ты моя… - Иман Кальби"

Мне всегда казалось, что Айза старше не на пять минут, а как минимум на пять лет… Моя опора и защита. Никогда не давала меня в обиду. И хотя нападали, как правило, всегда на нас двоих, от нее, в отличие меня, оскорбления, подколки, травля отлетали, как горох от стены… А когда она видела, как я переживаю и загоняюсь, устраивала мне такую взбучку своими оптимизмом и энергией, что все переживания и обиды снимались, как рукой.

Мы родились в небольшом поселке энергетиков, недалеко от гидроэлектростанции, обеспечивающей электричеством всю республику. И хотя население у нас всегда было интернациональное-много кого приехало и из других частей России, давление замкнутого, консервативного костяка- коренных жителей этих самых мест, представителей нашего народа, нет-нет, да ощущалось… Особенно на таких, как мы. Тех, на кого никогда не смотрят, как на равных, кто никогда не воспринимается как желанная компания для твоего ребенка, кого твоим сверстникам дозволено подколоть, обидеть и обозвать постыдным «безотцовщина» в спину, а иногда и в лицо… Да, мир не стоит, прогресс двигает человечество вперед, на месте старой деревни удалось построить современный поселок, соорудить огромную гидроэлектростанцию, сделать настоящее искусственное море-водохранилище, нагнать специалистов со всей страны, а вот эти предрассудки из мозгов коренных людей вытравить так и не удалось. Иногда мне казалось, что наша жизнь здесь- как канал, протекающий по середине нашего поселка- пусть людям и удалось заключить бушующую воду горных рек в бетонные оковы девятиметровой глубины, от этого горная вода не стала более приветливой или спокойной- напротив, стоило подумать о том, как глубоко было там, внизу, под голубой водяной массой, какую силу сдерживали эти искусственные берега, становилось не по себе…

Безотцовщины… Наверное, едва ли в наших краях, где место семьи в обществе определяли ее мужчины, можно было придумать оскорбление хуже… Убийца и грабитель и тот заслуживал больше понимания и почета в этой иерархии… Мы же были изгоями с самого детства, пусть сначала, до определенного возраста, этого попросту и не понимали. Нельзя сказать, что с нами не хотели играть. Напротив, дети, с еще не отравленным взрослыми условностями сознанием, к нам тянулись, как и к любым другим сверстникам, тем более, мы были симпатичные, складные и интересные девочки. Дети взрослели и с каждым годом их мозг становился все более засорен условностями совсем не детского характера. Как только друзьями своих сыновей и дочерей начинали интересоваться их родители, те технично пропадали из поля нашего зрения. Достаточно было нашептать чаду о том, каким непростительным, греховным изъяном мы обладаем, как те начинали презрительно ворочать от нас носы.

Исключением всегда была только Райка- дочь нашей соседки Веры Павловны. Командированная из подмосковной Электростали, она преподавала русский язык и литературу в нашей школе и всегда держалась подальше от местных склок и сплетен. Муж у Веры Павловны был, хоть и жил в родном городе и приезжал к ним только по праздникам- либо они ездили туда, чем Райка обожала хвастаться при любом случае. Говорила, что вообще-то она москвичка и ездит к себе домой в столицу, хотя все мы прекрасно понимали, что Электросталь, хоть правда от столицы в паре десятков километров, это такая же Москва, как мы- супермодели. Но мы всегда воспринимали эти ее похвастушки терпеливо. У каждого свой характер. Ее-далеко не самый плохой. Она была нашей подругой- это самое главное. Наверное, факт того, что Вера Павловна была не из наших, и позволял их семье общаться с нашей и не испытывать на себе прессинга… Для остальных мы были словно с огромным клеймом посреди лба.

Я знала, что наш отец жив. Более того, у матери в паспорте все еще был штамп о браке… Только однажды я ее спросила, где отец и почему не живет с нами… Помню, как она тогда подняла на меня свои пустые, вечно уставшие, то ли сонные, то ли заплаканные глаза и ничего не ответила… Больше я не спрашивала. Он появился только однажды. Нам было по одиннадцать лет. Помню, как прибежали со школы, взмыленные после физкультуры, а во дворе стоит красный жигули, неизвестная машина, ненашенская… Заходим в дом- пахнет пирожками и вареной картошкой. Странно. Обычно в обед дома никого не бывает. Мать работала на хлебокомбинате и приходила только к семи вечера. С учебы мы «встречали себя сами», как любила говорить Айза- разогревали себе еду из холодильника, обязательно делали уборку, потому что мать устроила бы разнос по приходу, не разложи мы все по местам и не помой полы, потом садились за уроки- и этот вопрос тоже контролировала сестра. А тут- шкворчание масла на кухне, какая-то суета, которая буквально ощущалась в воздухе прямо с порога… Заходим внутрь- мать дома. И даже в платье свое выходное вырядилась. На голову ободок нацепила…

–Чего встали, кулемы?– без «здрасте» деловито отвешивает нам,– отец приехал. Идите, на стол накрывайте и знакомьтесь…

Столько торжественности и воодушевления, наверное, я до того дня никогда в ее голосе не слышала…

Мы переглянулись с сестрой. Помню, как недовольно Айза поджала губы, но ничего не сказала матери в ответ. Мы взяли по тарелке с приготовленным и пошли в зал. Сидевший там уже за столом, выдвинутом на центр комнаты, чужой, незнакомый мужчина как-то строго оглядел нас. Промолчал. Ни слова- ни тебе привет, ни я ваш отец… Чувство неловкости повисло тяжелой взвесью в воздухе.

–Проходите, – наконец, произнес он, словно был здесь хозяином.

Послушались.

Он сел за стол, но нас за него не пригласил. Матери тоже в комнате не было, и она почему-то к нам не спешила… Попробовал небрежно приготовленное. Не церемонясь и культурствуя, чавкая и откусывая большие куски… Мне почему-то было противно смотреть на то, как он ест, на него было противно смотреть… Отвела глаза.

– Воды принеси,– сказал небрежно, кивнув в мою сторону.

На негнущихся ногах, поспешила на кухню, схватила со стола кувшин с кипяченой водой и кинулась обратно. Поставила на стол. Смотрю перед собой, не дыша.

–Ты что, совсем?-спрашивает грубо,– стакан где? Как мне пить? Неумеха… Вся в свою мать… Эта тоже как не умела готовить, так и не научилась, небрежно отшвыривает на тарелку откусанный пирожок, который он успел уже попробовать.

Я дергаюсь, как от удара. За мной вообще была эта дурацкая привычка- грубые, обидные слова или сильные шок и удивление всегда вызывали у моего тела вот такую непроизвольную реакцию, что жутко забавляло моих обидчиков, всегда знавших, когда их слова «достигли цели»… И сильно бесило Айзу, которая тут же спешила мне на помощь, а потом тет-а-тет недовольно отчитывала, что мне нужно учиться быть сильнее и уметь отражать удар…

Этот раз не стал исключением.

–Тебе чего здесь надо?-огрызнулась она сквозь зубы, -зачем пожаловал? Тебя здесь никто не ждал.

Он посмотрел на нее внимательно. Долго смотрел. Не рассматривал. Именно в лицо вглядывался. В глаза. А потом так же резко, как делал все до этого, с царапающим нервы скрипом по полу отодвинул стул и встал, на ходу выхватывая со стола зубочистку.

Я как сейчас помню это его гадкое «циканье» в попытке убрать застрявшую еду между зубов, скривленный в подобие усмешки рот и шевелящуюся, подобно тараканьему усу, деревянной палочке между тонких губ. Не церемонясь и не стесняясь, он подошел к нам, стоящим почти вплотную прижавшись к стене, и произнес фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь.. Наверное, потому. Что тогда я впервые в жизни услышала слово, которое никогда не знала… Шлюха…