Читать книгу - "Порочные - Мира Вольная"

А теперь…

Если я пойду сейчас туда, за ним…

Больше ничего этого не будет, никогда не будет. Ничего. Он посадит меня в клетку, в тесном, темном подвале, запрет, закроет, замурует ото всех.

И пришла боль, паника и страх, мой, а не животный, ужас. Настоящий дикий ужас, от которого в горле пересыхает, от которого леденеют пальцы, от которого судорогой бьет тело и перестает стучать сердце…

…волчица дернулась…

Я никогда больше ничего из этого не увижу, я никогда больше не буду есть с Артом фисташковое мороженое, я никогда больше не смогу дотронуться до Джеффресона, я никогда больше не увижу никого из стаи, Крис, Конарда, Джеймса, никогда не зайду в «Берлогу», не попробую их пива и стейков. Я умру в клетке, навсегда останусь в ней, если сделаю хотя бы шаг, и боль затопит меня с головой, боль и бессилие…

Навсегда. Вечно.

…волчица жалобно и тихо тявкнула…

Теперь без стаи. Совершенно одна.

Все это так ярко, так реально. И под пальцами больше не песок у озера, а выжигающе-ледяной холод железных прутьев, вместо воздуха, наполненного хвоей, — сырой запах подвала, вкус плесени на языке, вместо кофе. Вместо леса — темнота и пустота…

…волчица замерла, согнув левую лапу. Остановилась.

И мои щенки будут со мной в этой темноте. В холоде, в боли. Если он вообще позволит мне остаться с ними. Ведь может и не позволить. Может поступить так же, как урод из Бостона поступал с Фрэн. Заведет себе любовницу, и они будут жить с ними. Мои. Щенки.

Больно. Очень больно. И очень страшно.

И я не хочу так. Я не буду так.

Я хочу к Маркусу. Я люблю Маркуса. И стаю нашу дурацкую люблю. И лес, и озеро, и Дом на утесе, и «Берлогу», и Арта, и Крис, и даже говнюка-Макклина. Свою свободу люблю. И Филиппа с Ланом, работу свою идиотскую. Бессонные ночи и литры кофе, песок в глазах, усталость. Я. Все. Это. Люблю. И не собираюсь терять.

А Джереми — просто язва, гнилой нарыв, чертов рудимент. И я смогу от него вылечиться.

…дрожь прошла вдоль тела. От кончика хвоста до кончика носа. Впились когти в сырой подлесок, поплыло зрение, хрустнули кости. Боль взорвалась в голове, теле, в каждой вене и в каждом нерве, в каждой мышце. Болело все: и когти, и зубы, и глаза. Выкручивало, выворачивало, выдергивало ржавыми крюками из нутра, выскребало. Хотелось орать и кататься по земле от жара, тошноты. Хотелось выть, срывая голос, хотелось вылезти из шкуры, тела. Бросить все это здесь. Что-то непонятное, дикое, болезненное разрывало на куски, на ошметки плоти, взрывалось и лопалось внутри, снаружи, везде. Во мне и вокруг.

Я даже землю под собой не чувствовала, только боль, и текла из пасти слюна без остановки, текла из носа кровь. Я ничего не видела, ничего не слышала. Даже собственное дыхание не чувствовала. Мне казалось, что я перестала дышать, разучилась в какой-то момент. Воздух… тоже причинял боль. Невыносимую. Она не накатывала волнами. Она просто была. Не стихала, не усиливалась. Одинаковая.

Гнуло хребет и кости. Гнуло так сильно, так остро, что на миг показалось, что в теле не осталось ничего целого, что внутренние органы порваны и искромсаны осколками, а я сама просто мешок с требухой.

Очень. Больно.

Хуже, больше, чем все, что я испытывала до этого. Хуже, чем падение с высоты на асфальт, хуже, чем авария, хуже, чем обвал.

Очень. Больно.

И темнота все плотнее и плотнее, все гуще. Тянет, засасывает, поглощает, обгладывая и уничтожая.

Минуты, часы?

Отвратительно, страшно, больно.

И злой, растерянный голос сквозь эту боль и гудение крови в ушах. Но я не понимаю слов, не различаю звуков, каша из рычания и интонаций. Каша из собственных ощущений.

Но в какой-то момент что-то меняется. Не знаю, что… Что-то…

Возвращается запах. Понемногу, отголосками, урывками. Хвои и… чего-то терпкого. Этот второй запах едва уловим, почти прозрачен. И все-таки он есть. И тело тянет и рвет уже меньше, жар в голове и боль отступают. По капле, по крупице, по песчинке, и все же… Успокаивается сердце, будто сжимается до нормального размера, уходит из вен кислота, отпускает натяжение в мышцах.

Я слышу шелест деревьев над головой, птиц, аэропорт.

Я чувствую под собой ветки, иголки, кусты, траву.

Сквозь веки пробивается свет. Тусклый, но он есть. И дышать больше не больно.

Что-то поменялось.

А потом я открываю глаза. Делаю глубокий шумный, жадный вдох полной грудью…

…сладкий вдох, и воздух сладкий…

…вижу прямо над собой растерянного, но еще более взбешенного Джереми-не-Джереми и улыбаюсь ему. Пальцы мужчины стискивают мои плечи.

Во рту вкус крови, она стекает из носа.

Но я не могу перестать улыбаться.

Я с трудом, невероятным усилием поднимаю руку, чувствуя, как она дрожит, и показываю ему фак.

— Иди на хер, — шепчу, — ты больше не моя пара.

Тошнит неимоверно.

И он шарахается от меня, выпуская, смотрит не понимая. А я продолжаю улыбаться. Урод тоже в человеческой форме. Вызывает глухую ярость. Тупую.

И наконец-то… наконец-то моя волчица со мной согласна. Наконец-то она не трясется перед ним, не хочет его, наконец-то ей все равно на его запах и присутствие.

Проходит всего несколько секунд. Не больше пяти. И говнюк снова наклоняется, вздергивает меня на ноги, разворачивает, прижимая спиной к себе, и впивается клыками между шеей и плечом, потом еще раз и еще.

А мне все равно.

Потому что… просто все равно.

— Это дерьмо на меня больше не действует, — хриплю я. Слова не получается выговаривать нормально, выходит что-то невнятное, очередная каша из букв и звуков. Во рту все еще кровь, ноги не держат, я стою только потому, что в руках у Джереми-Ричарда, как только он разожмет пальцы, я свалюсь.

А терпкий запах все четче. Запах кайенского перца. Его запах. И волк позади меня это тоже чувствует и, как и я, понимает, что это значит.

Я скорее ощущаю спиной, чем слышу, рычание, рвущееся из груди мужчины, его напряжение, злость, разочарование.

Я сплевываю кровь, собравшуюся во рту, на землю, поворачиваю немного голову. Слова Джереми-не-Джереми, сказанные в машине, вдруг вспыхивают неоновой вывеской в мозгу, как чертова контекстная реклама. И мне надо знать…

— Это ты… — получается уже лучше, чем в прошлый раз, — ты был у меня в квартире?

Руки оборотня стискивают меня крепче, когти рвут кожу, впиваются в тело.

Вместо ответа придурок снова меня кусает. И опять.

А среди деревьев я уже вижу тень. Огромную.

И она быстро двигается, вызывая во мне волну злорадного удовольствия. Мрачного, но такого сладкого удовольствия.