Читать книгу - "Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа"

дальше, и с этим эта неприятная история, слава тебе господи, окончена.

А н д р е й (глаза его словно провалились в глубоких глазных впадинах, он уже ничего ни от кого не ждет). Значит, не хотите.

Д а г а р и н (не столько потому, что его раздражает все, что он видит здесь, а, скорее, чтобы избежать ответа на неприятный вопрос). На́ тебе, теперь еще и это! Смотри, что они сделали с требником!

А н д р е й (так же отрешенно). И с обрядами — тоже.

Дядя что-то бормочет в ответ.

Значит, не хотите?

Д а г а р и н (направляется к двери, ведущей в церковь, откуда уже громче раздается песня — отзвук надежды, унаследованный поющими с давних времен, в этой ситуации действует скорее тоскливо, чем утешающе). Что с тобой? Ты спятил?

А н д р е й. Возможно.

Д а г а р и н. Чтобы я делал какие-то заявления о том, что было с твоим посвящением и Мокорелом и уж не знаю, что там еще! И для кого? Спрашивается, для кого? Для этих безумцев на Худом Яворе, которые задумали перевернуть Римскую империю заодно с третьим рейхом кверху дном! А затем и весь мир, всё! А также меня и тебя! Да, и уж если они победят, не дай бог, то и ты встанешь вниз головой. Да, будешь стоять на голове и сочинять ноты.

А н д р е й. Дядя, вы были моей последней надеждой.

Д а г а р и н (к возвратившимся причетникам). Где капеллан?

П е р в ы й  б е л о г в а р д е е ц (кивает головой назад). Уже здесь.

Г н и д о в е ц (в дверях). Слава богу, наконец-то. Ну, пошли, пошли!

Д а г а р и н (Андрею, стоящему посреди ризницы). Радуйся, что теперь все позади. Завтра же на поезд — и в Любляну. А потом — знаешь куда…

А н д р е й (в тон ему). С богом, дядя.

Д а г а р и н. Ты что? Ты не останешься здесь?

А н д р е й (взглянув на вернувшихся Каетана и Доминика, многозначительно). Возможно.

Д а г а р и н (не замечая подтекста, Гнидовцу). Однако как договорились — я буду освящать, а приветственную речь будете говорить вы.

Г н и д о в е ц (вне себя, но так, чтобы другие не слышали). Я? О нет, господин священник. Это сделаете вы! А если нет, то об этом узнает сам епископ, и не только он! Пошли. (С вежливой наглостью приглашает его пройти в дверь, которую открывают перед ними причетники.)

Д а г а р и н  проглатывает обиду, идет — теперь ему не остается ничего другого.

Андрей смотрит им вслед. Каетан и Доминик стоят вблизи и смотрят в зал. В церкви раздается звук органа.

К а е т а н. Господин Бринар!

Андрей оглядывается.

Я бы хотел расквитаться с вами.

А н д р е й (иронично). Правда?

К а е т а н. Правда. Пойдемте в приход или куда-нибудь еще.

А н д р е й. Мне думается, церковь для этого более подходящее место.

Каетан и Доминик с двух сторон приближаются к Андрею. Ризница погружается в полумрак. Дверь приоткрывается. Каетан и Доминик изменяют напряженную позу, делают вид, будто они дружески болтали. Андрей пользуется моментом и идет в церковь.

Входит  Г а ш п е р, по своему облику он напоминает Доминика: коренастый, на лбу — широкий шрам.

Д о м и н и к. Это ты? Что тебе, Гашпер?

Г а ш п е р. Капеллан меня послал.

К а е т а н. А, так! Ну хорошо. Итак, слушайте. Ты иди к главному порталу, ты — к боковому, а я останусь здесь. Не привлекать внимания. И прежде всего — гробовое молчание.

Д о м и н и к  (кивает). Если не гроб.

Д о м и н и к  и  Г а ш п е р  уходят, Каетан входит в церковь и встает рядом с Андреем.

Церковь ярко освещается — горят люстры, мерцает множество свечей.

Справа у алтаря стоит Андрей, он смотрит куда-то вдаль.

Священник Дагарин совершает обряд благословения, звучит орган. Взгляд Андрея встречается с взглядом Гнидовца. Они в упор смотрят друг на друга, затем почти одновременно отворачиваются. Гнидовец злобно трясет головой, раздраженно что-то бормочет и поднимается на ступеньки алтаря. Под сводами приходской церкви звучит торжественная, но какая-то гнетущая музыка. Пение замолкает, орган продолжает звучать. Гнидовец кивает головой хору. Орган стихает.

Г н и д о в е ц (вытирает рукой лоб, на котором выступили капельки пота; властно оглядывает всех). Дорогие мои прихожане и все присутствующие. Немало времени прошло с тех пор, как от вас ушел господин священник, и теперь, когда он к вам вернулся, он видит, что и вы ушли от него. Далеко вперед. И когда он смотрит на вас, как вы идете, или, как бы это сказать, вышагиваете все дальше и дальше от него, так как он уже немощен и не может больше поспеть за вами, он, конечно же, вспоминает слова святого апостола Павла, который писал римлянам: «И не предавайте членов ваших греху в орудие неправды, но представьте себя богу, как оживших из мертвых, и члены ваши богу в орудия праведности». Как обстоят дела с вашими членами, дорогие мои? Я думаю, все мы понимаем, о чем идет речь. Для чистых все чисто. Есть, однако, такие, которые себе это не уяснили, потому что сами они нечистые. А кто нечист, не может чисто мыслить, особенно о чистых вещах — и о ваших мундирах не может, поскольку они тоже чистые. Дай бог, чтобы так же чисты были ваши души! (Кашляет, повышенным голосом.) Ваши души борются против греха не только в вас самих, но и в тех, кто рядом с вами. А греха этого — господу об этом известно — вокруг развелось столько, сколько не было с тех давних пор, когда лютеране хотели подорвать основы святой католической церкви на нашей земле. Надел на себя онучи бедности и образ принял справедливости. Оставил свои дома, однако наши дома не оставляет в покое. И не только наши дома, но храмов господних и жилищ служителей господа. И уж если наш священник должен был покинуть вас, то это тоже отчасти из-за этого греха, который в онучах бедности и в образе справедливости хозяйничал здесь до тех пор, пока вы не прогнали его. Дай-то бог, чтобы он никогда больше не вернулся в Подбуковье пугать наши души и тела, как пугает их сейчас в других местах, например на Худом Яворе, откуда один из них, стоящий теперь среди вас, — не кто иной, как племянник нашего господина священника, которого вы все знаете, — вчера вечером еле спасся от тех, кто отдал свои члены в орудие несправедливости. Всю ночь и весь день мы за него трепетали, и можете представить себе нашу радость, когда мы видим его снова среди нас, живого и невредимого. Тем более что мы решили отметить наше маленькое и в то же время великое торжество отрывком из его действительно прекрасного сочинения, которому он дал название по имени вечного города, и Его Эксцеленце, Верховному Комиссару, посвятил он свою симфонию в благодарность за все, что Его Эксцеленце сделал для нас. Симфонию эту соборный органист