Читать книгу - "Слово - Сергей Алексеев"

Ворота открылись ровно настолько, чтобы выпустить князя и старца-игумена. Замерли защитники на стенах, сжимая оружие. Женщины, улучив минуту, бросились к детям, повисли на стременах, тихонько оплакивая сыновей и дочерей своих.

Олег шел к татарскому войску, и чудилось ему, будто оставшиеся за стеной люди дышат в его затылок. Игумен, волоча за собой посох, что-то шептал на ходу, взор его был обращен к небу. Орда, оставив потеху с женщинами, выступила чуть вперед, заслонив собою костры.

Горготала и шевелилась перед князем раскосая смерть…

Они остановились в трех саженях друг от друга.

Оглядел Олег Батыя-царя и, вскинув голову, оборотился назад: даже попрощаться по русскому обычаю не довелось…

— Что желаит русский князь? — спросил толмач.

— Многих русских людей ты погубил, царь, — промолвил Олег, — многих в полон взял, и города русские разорил да пожег. Добыча нынче твоя большая и в людях, и в узорочье златом. Так позволь же деток малых спасти и книги церковныя, от коих нет тебе зла и проку. Расступи воинов своих, царь, дай дорогу в чисто поле. А взамен голову мою бери и людей моих.

Перекрестил игумен князя, и рухнул тот на колени перед Батыем, согнул шею, глядит в землю. Забормотали между собой кочевники, то на Олега Красного, то на монастырь указывают. Наконец отставил ногу Батый и проговорил что-то, поигрывая кистями пояска.

— Красивый ты, князь, и ростом могуч, и удалью, — перевел толмач. — Жалко голову твою рубить.

— Твоя воля, царь. Токмо детей выпусти.

Посовещался Батый со своими советниками и говорит:

— А вот прими веру нашу — не токмо детей выпущу, а и тебе самому лучшего лекаря дам.

Игумен взглянул на князя и отшатнулся, перекрестясь.

— Приму, — сказал Олег. — Твоя воля…

Засмеялся Батый, похлопал князя по плечу, и свита его захохотала, иные аж за животы взялись.

— А ты, поп, — толмач ткнул игумена кнутовищем в грудь. — Примешь веру нашу? Коли примешь — монастырь твой не тронем.

— Изыди, сатана! — закричал фальцетом Парфентий. — Поганые вы, и вера ваша поганая! Тьфу! Тьфу! Тьфу!

Еще пуще засмеялись татары. А когда, наконец, натешились, Батый вытер слезы и махнул рукой.

— Выпускай отроков, — сказал толмач. — Пускай идут с миром!

Игумен Парфентий тотчас же махнул платком защитникам монастыря, а двое кочевников с обнаженными саблями встали подле князя, связали руки сыромятиной и пригнули голову к земле. Поднял князь глаза — степняк в лисьей шапке глядит равнодушно, словно каждый день русских князей в полон берет.

Тем временем из ворот обители выскочили тридцать всадников, которых из-за луки седла чуть видно. Несколько дружинников выскочили следом, понужая и схлестывая коней, пока те не пошли в галоп прямо на черную тучу ордынцев. Передние ряды татар расступились, образовали дорогу, и кони, почуяв свободу, устремились в эту брешь.

— Помните! — кричал и хрипел им Олег Красный. — Помните, аки гибла земля Русская!

Он хотел вскочить, но рука кочевника надавила на голову. Олег и не противился ей, склонился.

И тут до слуха его донесся яростный крик со стен монастыря и глухое горготанье татарского войска. Вырвался князь из-под руки палача своего, вскинул голову — что это?!

Передние ряды кочевников сомкнулись, и в образовавшемся круге метались испуганные лошади с маленькими русичами. Несколько пеших воинов уже ловили скачущих коней, и на помощь к ним спешили всадники, размахивая арканами.

Не прошло и минуты, как все было кончено. Замкнутый круг истончился на нет, и растворилось в черной туче маленькое облачко юных витязей. Их стащили с лошадей, содрали кольчуги, вспороли притороченные вьюки.

Однако трем самым горячим лошадям удалось прорвать круг, и они, стелясь по земле, умчались в поле. Следом вывернулась погоня, засвистели стрелы, но беглецов не достали.

Вскочил Олег Красный, пытаясь разорвать путы, кинулся к Батыю и забился в руках его свиты. Палач в лисьей шапке ударил эфесом сабли князя по старой ране в грудь, и рубаха, окрасившись кровью, прилипла к телу. Но в этот момент, не чуя боли, увидел Олег, как из ворот монастырских высыпали защитники и ринулись на татар.

Схватка была короткой и жестокой. Вначале горсточке защитников удалось вклиниться в толпу кочевников, и Олегу показалось: дрогнули их ряды, попятились. Но и это был коварный обман! Плотно окруженные орущей стаей, воины бились, стоя спина к спине, и ряды их таяли. Однако вокруг корчились в агонии десятки врагов, словно земля под ними была горячей.

Князь рвался к защитникам, орал и захлебывался кровью. Он видел, как у пылающих костров возникла еще одна схватка. Женщины выхватывали из огня горящие головни и метали их в супостатов. В дико орущей свалке, в черной, раскосой стае мелькали белые, нагие тела и блистающие огнем поленья.

Это было страшно и невыносимо обидно — смотреть, как бьются и умирают твои братья, сестры, видеть все и стоять связанным, плененным по собственной воле и обманутым.

Но пал последний защитник от удара сабли, пали связанные по пятеркам женщины, побитые стрелами. И только тогда Олег заметил игумена Парфентия. Старец, забытый в неразберихе, с молитвою на устах и ножом в руке шел на Батыя. Тот же, окруженный кольцом свиты, спокойно взирал, как несколько расторопных его воинов ходили между павшими русскими и добивали раненых. Игумену оставалось сделать последний рывок, чтобы пробиться сквозь ханскую охрану, однако в этот момент его заметили и ударили щитом по голове. Игумен сунулся вперед, скрябнул ножом по кольчуге Батыя и рухнул на землю.

Затем Олега подтащили к костру, где уже стояли, сгрудившись, дети. Рядом валялись на земле вытряхнутые из вьюков книги и иконы.

— Не губи отроков, царь, — прохрипел князь Олег. — Возьми мою голову…

— Младенцы живой — хорошо, — объяснил толмач. — Продадим, хорошо платить будут. А ты, князь, хану Батыю теперь служить станешь.

Его уже не охраняли, и Олег стоял среди супостатов, занятых своим делом, и толкаемый ими. Воин в лисьей шапке гортанно прокричал что-то соплеменникам, и книги полетели в костер. Потом сюда же притащили связанного игумена, освободили от веревок, облили нефтью и поставили на ноги. Парфентий очнулся, утер лицо и вдруг, подняв кулаки к небу, широко разинул рот и хотел крикнуть что-то, но не успел. Так и пошел старец в огонь с воздетыми руками и открытым, словно для проклятья, ртом.

Удалось все-таки Олегу Красному порвать путы…

Глянул он в последний раз на багровый закат, на дальний горизонт, за которым скрылись спасшиеся маленькие витязи, на костер, где корчился в муках пылающий игумен и исчезали, рассыпались в прах книги.

Глянул и ослеп.