Читать книгу - "Пьесы - Юрий Александрович Буряковский"

Панкраце?

И р ж и. Я не мастер на слова, Юльча… Да что там много говорить. Сам знаешь, кого мне благодарить за то, что душа на место стала. Теперь в стену замуруют, в могилу зароют — и оттуда не дам им покоя! Никогда в Чехии им не будет покоя. Сами уже чуют это. Слышали: «Все летит в сортир…»

П е ш е к. Д-да! Еще несколько добрых ударов на русском фронте — и сам Карл Франк начнет думать. Представьте себе: Гитлер вызывает Карла Франка к себе: «Ну, как там идут дела в моей Чехии — Моравии, господин новый наместник?» — «Э, дерьмо, мой дорогой фюрер», — отвечает этот недоносок «То есть как дерьмо?» — ревет Гитлер. «А так, — отвечает недоносок, — очень просто, все летит в сортир». — «А как же наш новый порядок в Чехии?» — «А так, мой фюрер, и новый порядок летит туда же!»

Фучик и Иржи смеются. Раскрывается дверь, входит  К о л и н с к и й.

Ф у ч и к. А, Колин! Какие новости?

К о л и н с к и й (опустив голову. После паузы). Неважные новости, товарищи. (Пересилив себя). У вас, Фучик, не более двадцати минут. В Берлин, на суд… Лучше вам узнать об этом от меня.

Общее молчание.

Ф у ч и к. Кто со мной? Густа?

К о л и н с к и й. Нет, о ней не слыхал. С вами Лида и еще кто-то.

Ф у ч и к. Знаете, куда сейчас?

К о л и н с к и й. Всех на вокзал. А вас сначала к Бэму.

Ф у ч и к. Что ему еще нужно от меня?

Пауза.

Ну, спасибо, товарищ Колин. И за мои записки (отдает ему листки и карандаш) …и за то, что сделали для народа, и за то, что сделаете еще.

К о л и н с к и й. Не будем об этом.

Ф у ч и к. Если увидите жену, скажите ей… Скажите ей только одно: я буду до конца самим собой. Это, пожалуй, все. Остальное, — работа с ними. (Показывает на товарищей). Держитесь крепче друг за друга, самое тяжелое уже позади.

К о л и н с к и й. Могу я пожать вам руку, Фучик?

Ф у ч и к (обняв Колинского). Никогда не забывайте этих лет, Колин. Ну, идите.

К о л и н с к и й. Это на всю жизнь, Фучик. (Круто повернувшись, уходит).

Ф у ч и к. Что ж, за каждым когда-нибудь закрывается дверь.

П е ш е к. Что ты мелешь, Юльча! У тебя еще тысячи шансов. Считай сам: пока повезут в Берлин… ожидание суда, потом… А суд этот ты превратишь в суд над ними!

И р ж и. Ты выступишь еще и на другом суде, — когда Колинский приведет в наручниках самого фюрера!

П е ш е к. Ого, что еще может случиться за эти недели или месяцы. Ты, Юльча, еще обнимешь и расцелуешь Густинку, ты увидишь свою книгу напечатанной! Это говорю тебе я, старый Пешек.

Ф у ч и к. Ничего, отец: ничего. Вы допишете к ней счастливый конец. Я так и хотел: когда уйду от вас, чтобы у нашей камеры были полные руки дел. Ну, а теперь надо собираться.

Пешек и Иржи пытаются положить в мешок Фучику кое-что из своих вещей.

Оставьте, друзья. На мой век хватит и этого. (Обнимает товарищей за плечи). Слышали вы когда-нибудь в детстве народную сказку о яблоне и урагане? Слышали, да? Так вот, так и мы сейчас все, как корни у той яблони. Переплелись крепко, навсегда, на жизнь и на смерть. А какая буря вывернет дерево с сильными, здоровыми корнями? Ну, отрубят еще один корень… Что ж из этого? Та же земля будет питать остальные, и на верхушке яблони созреют прекрасные плоды, красивые, сочные, спелые…

Входит  В и л л и. Он удивленно смотрит на трех обнявшихся товарищей.

В и л л и (Фучику). Ты! С вещами! Вниз!

Все стоят не шевелясь.

Эй! Комиссар Бэм не любит ждать!

Ф у ч и к. Ну, простимся.

Объятия.

Эх, отец, хотел бы я еще раз увидеть восход солнца.

В и л л и. Эй, живее.

П е ш е к. Юльча! Тут, в нашей камере, вас, коммунистов, было двое. Двое коммунистов и один старый учитель, ставший на старости лет учеником. Ты уходишь от нас, но знай (с силой), в камере двести шестьдесят семь снова двое коммунистов!

Ф у ч и к (снимает с рукава красную повязку, которую носили коммунисты в Панкраце, и без слов надевает ее на руку Пешеку). Прощай, отец! Прощай, Иржи!

И р ж и. Мы еще встретимся, Юльча!

Ф у ч и к. В счастливой Праге! (Подняв над головой кулак, выходит в сопровождении Вилли из камеры).

Пешек и Иржи стоят, подняв кулаки.

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Второй занавес опущен. Перед ним друг против друга стоят  Б э м  и  Г у с т а  Ф у ч и к о в а.

Б э м. Надеюсь, вы поняли меня?

Г у с т а. Я поняла, что вы… что вам становится страшно в нашей стране.

Б э м. Оставим на сегодня политику, мадам. Ваш муж еще может смягчить свою судьбу. Я даю вам свидание. С глазу на глаз. Уговорите его, повлияйте, пусть наконец образумится. Но если и это напрасно, — вы знаете, что ждет и его, и вас.

Г у с т а. О, это не угроза для меня. Об одном прошу вас: убьете его, убейте и меня.

Б э м. Фанатизм не к лицу таким хрупким дамам. Итак, пятнадцать минут. (Уходит).

Густа одна. Она в огромном волнении ждет. Появляется  Ю л и у с  Ф у ч и к. Они бросаются друг другу в объятия.

Ф у ч и к. Густинка, девочка моя! (Целует лицо, глаза, руки жены).

Г у с т а. Живой, живой… мой Юльча… родной…

Долгая пауза.

Ф у ч и к. А твои детские глаза стали еще больше, еще прекраснее. Они увидят еще много счастья.

Г у с т а. Только рядом с тобой.

Ф у ч и к. Это свиданье, Густинка, еще одна попытка сломить нас.

Г у с т а. Что они понимают в нашей любви, что? Вся наша жизнь — это постоянные разлуки и встречи. Если бы от нас зависело все начать сначала, разве мы бы избрали другую жизнь?

Ф у ч и к. Нет, мы бы никогда не искали покоя. Ты всегда была моим судьей в работе, судьей всей моей жизни. Я чувствовал твой ласковый взгляд, Густинка, и тут, сквозь стены. Он будет со мной до конца.

Г у с т а. Юльча, мой Юльча…

Ф у ч и к. Каждый вечер я пел в камере твою любимую. Помнишь, ту, что я привез из Ленинграда, про казачку-партизанку? (Вытирает глаза Густе). Не нужно, девочка, не плачь. Все еще будет хорошо.

Г у с т а (овладев собой). Все, все, Юльча. Мы прожили такую хорошую и красивую жизнь. Но ты так нужен всем, всем, не только мне. Когда этих бэмов прогонят, снова так нужен будет мой Юльча!

Ф у ч и к. Густинка, родная… когда их не станет здесь и ты выйдешь на волю, тебе, возможно, передадут несколько моих страничек. Мне хотелось бы жить и потом, быть рядом с вами. И я прошу: соберите и напечатайте кое-что из того, что я успел написать за свою жизнь, и тут, в Панкраце…

Г у с т а. Нет, нет, ты