Читать книгу - "Тайна Эдвина Друда - Чарльз Диккенс"

— Я очень мало знаю, сэр, об этом господине, — сказал Невил младшему канонику, когда они шли обратно.

— Очень мало знаете о вашем опекуне? — удивленно повторил младший каноник.

— Почти что ничего.

— А как же он…

— Стал моим опекуном? Я вам объясню, сэр. Вы, вероятно, знаете, что мы с сестрой родились и выросли на Цейлоне?

— Понятия не имел.

— Странно. Мы жили там у нашего отчима. Наша мать умерла, когда мы были совсем маленькие. Жилось нам плохо. Она назначила его нашим опекуном, а он оказался отвратительным скрягой, скупился нам на еду и на одежду. Умирая, он препоручил нас этому мистеру Сластигроху, уж не знаю почему; кажется, тот был каким-то его родственником иди знакомым; а может быть, просто ему примелькалось это имя, потому что часто встречалось в газетах.

— Это, очевидно, было недавно?

— Да, совсем недавно. Наш отчим был не только скуп, но и жесток, настоящая скотина. Хорошо, что он умер, а то бы я его убил.

Мистер Криспаркл остановился как вкопанный и воззрился на освещенное луной лицо своего многообещающего питомца.

— Вы удивлены, сэр? — спросил тот, снова становясь кротким и почтительным.

— Я потрясен… потрясен до глубины души. Невил понурил голову, и с минуту они шли молча. Потом юноша сказал:

— Вам не приходилось видеть, как он бил вашу сестру. А я видел, как он бил мою — и не раз и не два, — и этого я никогда не забуду.

— Ничто, — проговорил мистер Криспаркл, — даже слезы любимой красавицы сестры, вырванные у нее позорно жестоким обращением, — тон его становился все менее строгим по мере того, как он все живее представлял себе эту картину, — ничто не может оправдать ужасных слов, которые вы сейчас произнесли.

— Сожалею, что их произнес, в особенности говоря с вами, сэр. Беру их назад. Но в одном разрешите вас поправить. Вы сказали — слезы сестры. Моя сестра скорее дала бы разорвать себя на куски, чем обронила перед ним хоть одну слезинку.

Мистер Криспаркл вспомнил свои впечатления от этой молодой особы, и сказанное его не удивило и не вызвало в нем сомнений.

— Вам, может быть, покажется странным, сэр, — нерешительно продолжал юноша, — что я так сразу исповедуюсь перед вами, но позвольте мне сказать два слова в свою защиту.

— Защиту? — повторил мистер Криспаркл. — Вас никто не судит, мистер Невил.

— А мне кажется, что вы все-таки судите. И, наверно, осудили бы, если бы лучше знали мой нрав.

— А может быть, мистер Невил, — отозвался младший каноник, — подождем, пока я сам в этом разберусь?

— Как вам угодно, сэр, — ответил юноша, снова разом меняясь; теперь в голосе его звучало угрюмое разочарование. — Если вы предпочитаете, чтобы я молчал, мне остается только покориться.

Было что-то в этих словах и в том, как они были сказаны, что больно укололо совестливого младшего каноника. Ему вдруг почудилось, что он, помимо своей воли, убил доверие, только что зарождавшееся в этом искалеченном юном сознании, и тем лишил себя возможности направлять его и оказывать ему поддержку. Они уже подходили к дому; в окнах был виден свет. Мистер Криспаркл остановился.

— Давайте-ка повернем назад, мистер Невил, и пройдемся еще раз вокруг собора, а то вы не успеете все мне рассказать. Вы слишком поторопились сделать вывод, будто я не хочу вас слушать. Наоборот, я призываю вас подарить мне свое доверие!

— Вы призывали меня к этому, сэр, сами того не ведая, с первых же минут нашего знакомства. Я говорю так, словно мы уже неделю знакомы!.. Видите ли, мы с сестрой ехали сюда с намерением вызвать вас на ссору, надерзить вам и убежать.

— Да-а? — протянул мистер Криспаркл, не зная, что на это ответить.

— Мы ведь не могли знать заранее, какой вы. Ведь правда?

— Ну конечно, — согласился мистер Криспаркл.

— А так как никто из тех, кого мы до сих пор знали, нам не нравился, то мы решили, что и вы нам не понравитесь.

— Да-а? — опять протянул мистер Криспаркл.

— Но вы нам понравились, сэр, и мы увидели, что ваш дом и то, как вы нас приняли, ничуть не похоже на все, с чем мы раньше сталкивались. Ну и вот это — то, что мы тут с вами одни, и кругом стало так тихо и спокойно после отъезда мистера Сластигроха, и Клойстергэм в лунном свете такой древний, и торжественный, и красивый — все это так на меня подействовало, что мне захотелось открыть вам сердце.

— Понимаю, мистер Невил. И не надо противиться этим благотворным влияниям.

— Когда я буду говорить о своих недостатках, сэр, пожалуйста, не думайте, что это относится и к моей сестре. Сквозь все испытания нашей несчастной жизни она прошла нетронутой, она настолько же лучше меня, насколько соборная башня выше вон тех труб!

В глубине души мистер Криспаркл в этом усомнился.

— Сколько я себя помню, мне всегда приходилось подавлять кипевшую во мне злобную ненависть. Это сделало меня замкнутым и мстительным. Всегда меня гнула к земле чья-нибудь деспотическая, тяжелая рука. Это заставляло меня прибегать к обману и притворству, оружию слабых. Меня урезывали во всем — в учении, свободе, деньгах, одежде, в самом необходимом, я был лишен самых простых удовольствий детства, самых законных радостей юности. И поэтому во мне начисто отсутствуют те чувства — или те воспоминания — или те добрые побуждения — видите, я даже не знаю, как это назвать! — одним словом, все, на что вы могли опираться в тех молодых людях, с которыми привыкли иметь дело.

«Это, должно быть, правда. Но меня это не очень-то обнадеживает», — подумал мистер Криспаркл, когда они повернули к дому.

— И еще одно, чтобы уж кончить. Я рос среди слуг-туземцев, людей примитивной расы, приниженных и раболепных, но вовсе не укрощенных, и, может быть, что-то от них перешло и ко мне. Иногда — не знаю! — но иногда я чувствую в себе каплю той тигриной крови, что течет в их жилах.

«Как только что, когда он говорил о своем отчиме», — подумал мистер Криспаркл.

— Еще последнее слово о моей сестре (мы с ней близнецы, сэр). Мне хочется, чтобы вы знали то, что, по-моему, служит к ее величайшей чести: никакая жестокость не могла заставить ее покориться, хотя меня частенько смиряла. Когда мы убегали из дому (а мы за шесть лет убегали четыре раза, только нас опять ловили и жестоко наказывали), всегда она составляла план бегства и была вожаком. Всякий раз она переодевалась мальчиком и выказывала отвагу взрослого мужчины. В первый раз мы удрали, кажется, лет семи, но я как сейчас помню — я тогда потерял перочинный ножик, которым она хотела отрезать свои длинные кудри, и с каким же отчаянием она пыталась их вырвать или перегрызть зубами! Больше мне нечего прибавить, сэр, разве только выразить надежду, что вы запасетесь терпением и хоть на первых порах будете снисходительны ко мне.