Читать книгу - "Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа"

А н д ж а. А что я хотела у тебя спросить, учитель! Какая девушка эта Омелия? Если она любит Амлета, то нечестно ей помогать королю…

Ш к у н ц а. Нечестно, но разумно! «Любит, любит, любит»… Что это значит — «любит»? Эх, это все проходит и расплывается как дым… А тут, видишь, она может провиниться перед королем, может поставить отца в неприятное положение, а это тебе не шуточки. Впрочем, она еще не самая плохая. Есть и такие, которые от собственной совести отреклись, лишь бы спрятаться в местечке поукромнее. Ну ладно, продолжим! Сцена сумасшествия. Амлет пронзительно вскрикивает и катается по земле, а Омелия его спрашивает: «Что с тобой?..» Давай, Анджа!

А н д ж а.

«Что с тобой, Амлет мой милый,

Чем тебя, родимый, огорчили?»

Ш к у н ц а. А Амлет ей отвечает: «Омелия, голубица белая…» Давай, Иоца!

Шкоко резко отвернулся от него.

(Продолжает.)

«Ой, Омелия, голубушка моя,

С разума, видать, свихнулся я.

Мне отца родимого больше не видать,

Ты ж за свекром-батюшкой будешь горевать.

Ты, отец, героем настоящим был,

В бой ты за свободу свой народ водил.

А теперь тебя на свете уж не стало,

И народная свобода без тебя пропала.

Стал народ твой сирым…»

А теперь ты к нему снова обращаешься… Как там, а?

А н д ж а.

«Ой, мой боже, спаси и помилуй!

Кто же это свел его в могилу?»

Ш к у н ц а (все с большим увлечением, переходящим в ярость).

«Король его коварно обманул,

В висок его нещадно саданул,

А сам король — из шлюхиного рода

И лютый враг трудящего народа,

Ой, ты, король, разъевшийся бурдюк,

Придет народная бригада — и тебе каюк!

Не будешь жрать народное добро,

В колючий куст посадим и… то во!»

(Падает на стул. Тихо.)

«Омелия, иди к монахам в монастырь

И навсегда останься вековухой ты!»

Ш к о к о  вдруг убегает. Пауза.

Б у к а р а. А скажи, учитель, чего это он ее посылает к монахам? Чего ей там делать? Где это видано, чтобы монахи помогали передовому народу?

Ш к у н ц а. Ах да! Здесь опять влияние этого старого консерватора. «Офелия, иди в монастырь!» Вы правы, он мог бы ее послать, скажем… ну, в трудовые молодежные бригады. Мы это изменим… А сейчас, я извиняюсь, товарищи, но мне нужно уйти… Ко мне в школу приезжает инспекция. Следующая репетиция — завтра в шесть часов… И вы должны поскорее выучить текст наизусть. Особенно вы, товарищи руководители. (Уходит.)

Б у к а р а. Пойдем и мы?

П у л ь о. Можно… Анджа, ты помнишь, о чем мы договорились? (Гасит свет и вместе с Букарой уходит.)

Вскоре в боковом окне появляется голова  Б у к а р ы.

Б у к а р а. Живее, Миле… Сюда, в окно… за мной.

П у л ь о (заглядывает в окно). Погоди… А что, если они нас видели?

Б у к а р а (влезая в окно). Да не могли они нас видеть. Он ждет ее там, у двери, а мы завернули сюда, за дом… Быстрее залезай! Они вот-вот вернутся!

Пульо тоже влезает в окно, оба идут в угол, где свалена куча лозунгов и плакатов, садятся на корточки и прячутся за листами бумаги.

Открывается дверь, и входит  А н д ж а, она тянет за собой  Ш к о к о.

А н д ж а. Ну, вот видишь! Что я тебе сказала? Отец забыл запереть дверь. Иди сюда, не бойся. (Тянет его, он пассивно уступает ей.) Слава богу, мы наконец можем остаться одни!

Ш к о к о (рассеянно). Да. Можем.

А н д ж а. Господи, и как это ты сказал «можем», будто ты недоволен, что мы тут одни.

Ш к о к о (безвольно). Я доволен.

А н д ж а. Нет, вы посмотрите на него! (Передразнивая.) «Я доволен, я доволен»… Почему ты такой чудной, Иоца? Ну, скажи мне: ты доволен или нет?

Ш к о к о. Я сказал тебе: я доволен, что мы одни. Чего тебе еще надо? Эх, кабы мне их совсем не видать! Всех, всех!..

А н д ж а (поглядывая в угол с плакатами). Иоца… Если тебе тут не нравится, пойдем отсюда… Я знаю место…

Ш к о к о. Да не в этом дело. Мне и тут неплохо.

А н д ж а. А почему же ты тогда такой унылый?

Ш к о к о. Отстань от меня, Анджа, прошу тебя! Ты что, не видишь, что я не в себе?! Голова кругом идет… Все перемешалось.

А н д ж а. Скажи мне, Иоца, и что это с тобой сталось в последнее время? Меня избегаешь, бродишь повсюду один, такой хмурый… Что случилось, скажи мне…

Ш к о к о. Ах, Анджа! Тебе все равно этого не понять.

А н д ж а. Мне — не понять? А кто же тогда тебя поймет, если не я?

Ш к о к о. Ты что, слепая, Анджа? Не видишь, что ли, всю эту пакость вокруг себя? Не понимаешь, что вокруг творится?

А н д ж а (тянет его). Иоца… Пойдем отселева… Пойдем на улицу… Там ты мне все расскажешь.

Ш к о к о (вырывается). И лучше всего то, что я сам здесь — как последняя шлюха! Да-да, я! Я скотина, ничтожество, поджал хвост, как побитая собака. Вчера моего отца осудили на пять лет каторги. Он и слова не вымолвил в свою защиту. А я… я и пальцем не шевельнул. И вместо того чтобы тут всех зубами рвать, я из себя дурака строю, смеюсь, кривляюсь, песенки пою, и это для них, для этих скотов, которые его в тюрьму посадили!.. Да разве я человек, боже мой!

А н д ж а. Ох, Иоца, ты не прав, что так серчаешь на них. Ведь ты не можешь знать, виноват твой отец или нет.

Ш к о к о. Анджа, чтобы я этого от тебя больше никогда не слышал! Ты ведь ничего не знаешь… Ни в чем мой отец не виноват, ни в чем! Послушай… послушай, что он мне из тюрьмы пишет. Это письмо я вчера от него получил. Послушай, а тогда скажи мне, кто ворюга, а кто страдает понапрасну.

А н д ж а. Иоца, я прошу тебя, не надо сейчас читать это письмо. В другой раз прочтешь.

Ш к о к о. Нет! Ты должна услышать! Тут же, сейчас! Ты должна знать все!

А н д ж а. Иоца… нет… не сейчас, только не сейчас, умоляю тебя… Я тебе верю, что ни скажи — поверю.

Ш к о к о. Вот поэтому ты и должна послушать. Сейчас, чтобы знать, почему ты должна мне верить.

А н д ж а. Нет, не надо! Я ничего не хочу слышать… Ничего!

Ш к о к о. Анджа, слушай, коли я тебе говорю. Это очень