Читать книгу - "Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь - Кэролин Стил"

Само это слово, которое означает либо «место, которого нет» (по-гречески «у-топос»), либо «благое место» («эу-то-пос»), впервые использовал еще Платон, а в 1516 году сэр Томас Мор выбрал его в качестве намеренно двусмысленного названия для выдуманного им государства. Утопия Мора — это островное королевство, по случайности открытое мореплавателем-португальцем. Оно состояло из 54 примерно одинаковых городов-государств, каждый из которых был расположен так, чтобы соседние поселения не мешали друг другу, но при этом их разделяло не более дня пути. Столица королевства Амаурото стояла на приливной реке и в плане представляла собой квадрат, разделенный на четверти, каждая из которых имела собственную рыночную площадь. Широкие улицы города были сплошь застроены домами, за которыми имелись обширные сады, с энтузиазмом обрабатываемые жителями: «Сады они ценят высоко. Здесь имеются виноград, плоды, травы, цветы; все содержится в таком блестящем виде и так возделано, что нигде не видал я большего плодородия, большего изящества. В этом отношении усердие их разжигается не только самым удовольствием, но и взаимным соревнованием улиц об уходе каждой за своим садом»¹⁰.

Пристрастие утопийцев к растениеводству этим не ограничивалось. Детей с малых лет обучали искусству земледелия, и все граждане — мужчины, женщины и дети — по очереди трудились на полях: каждый из них за всю жизнь должен был отработать таким образом по два года. Те, кому это дело нравилось (а таких было немало), могли в добровольном порядке проводить там и больше времени. Вся земля и собственность находились в общем владении, а рабочий день в Утопии длился всего шесть часов, так что у граждан оставалась масса времени для других занятий. Местные коммуны были очень сплоченными, и все семьи регулярно собирались для совместных трапез в общественных залах, где взрослые и дети сидели за одним столом.

Строгая трудовая этика и почти монастырские застольные обычаи свидетельствуют о несомненном влиянии монашеского уклада на социальное устройство Утопии. Однако Мор был не только глубоко верующим человеком, но и гуманистом, так что его утопийцы обожали шутить и считали, что «сама природа предписывает нам приятную жизнь, то есть наслаждение как конечную цель всех наших действий»¹¹. Стиль Мора — чередование иронии, юмора и серьезности — отчасти был мерой самозащиты. Он отлично понимал, что для приближенного Генриха VIII сомнения в существующем порядке вещей могут обернуться внезапным и резким уменьшением продолжительности жизни. И тем не менее в своей «Утопии» он не только смело критикует несправедливости своего времени, но и рисует картину более совершенного общества — солидарного, терпимого, коммунистического в самом широком смысле этого слова, — которая повлияла на все последующие утопические концепции.

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

Один из самых интригующих аспектов утопизма — неизменность рассматриваемых им проблем. Земля и сельское хозяйство, город и деревня, работа и досуг — из этих базовых элементов строятся все умозрительные общества. Впрочем, есть одна разновидность утопий, в которой их нет, — это мифический потерянный рай, под разными названиями (Аркадия, Эдем, сад Гесперид) присутствующий в традиции трех авраамических религий и предшествующих им древних цивилизаций. В качестве среды обитания человека идиллический и изобильный сад явно не относится к нашему миру: это мечта о жизни, освобожденной от нужды и труда. Одним словом, это видение рая, который человек надеется когда-нибудь себе вернуть.

Тот факт, что мифическая хронология утопизма начинается с сада и им же заканчивается, очень многое говорит нам о городской цивилизации. В лучшем случае она всегда рассматривалась как компромиссное решение.

Конфликт между абстрактным совершенством и несовершенной действительностью служит основой для любого утопического проекта. Даже Платон, никогда не проявлявший особого интереса к повседневным нуждам, разделил свой идеальный полис на городскую и сельскую части, чтобы у каждого гражданина было по два участка земли — один в городе, другой в деревне. Хотя ни он, ни Аристотель не уделяли особого внимания крестьянам (их идеальные города, как и реальный город, в котором они жили, кормили рабы), обоих философов заботил вопрос о самодостаточности полиса. Именно с этих позиций Аристотель критиковал государство Платона за чрезмерную величину: «для указанной массы населения потребуется территория Вавилонии или какая-нибудь другая огромных размеров»¹². При этом не стоит думать, что Аристотель ополчается тут на лентяев: напротив, как и Платон, он считал, что в идеальном обществе граждане — но только они — должны быть освобождены от бремени труда, чтобы проводить жизнь в размышлениях¹³.

Только христианство сделало труд важнейшим элементом утопии, и это остается неизменным и в наши дни. Для первых христиан цель состояла не в строительстве общества, где избранное меньшинство могло бы наслаждаться созерцательным комфортом, а в сочетании труда и размышлений, которое позволило бы человеку вести добродетельную жизнь. Это изменение позиции сформулировал святой Бенедикт в своем «Уставе»: «Праздность — враг души, а посему в определенное время братья должны быть заняты трудом телесным, в другое же время — душеспасительным чтением»¹⁴. Дни раннехристианских монастырей состояли из чередования труда, сна, учения и молитвы. Однако, поскольку отцы западного монашества (блаженный Августин и святой Бенедикт) не оставили никаких указаний по конкретному устройству обителей, каждый настоятель сам воплощал в жизнь разработанные ими правила в меру своего разумения. По этой причине устроение монастыря стало актом индивидуального толкования; небесный Иерусалим снова и снова пытались воспроизвести на земле. На «Плане святого Галла» — схеме идеального монастыря, созданной в IX веке, как считается, майнцким епископом Гаттоном, одним из ведущих клириков при дворе Карла Великого, — мы воочию наблюдаем, как проходили эти поиски совершенства. На пергаменте изображен четырехугольный комплекс с большинством типичных для монашеской обители компонентов: церковью, клуатром, библиотекой, школой, госпиталем, кухнями, трапезными, странноприимными домами и кладбищем. Но вокруг них обнаруживаются постройки, побудившие Вольфганга Браунфельса назвать изображенный на плане монастырь «Ноевым аббатством»: коровники, стойла для быков и жеребых кобыл, загоны для коз, овец, свиней, кур и гусей, сарай, гумно, пивоварня и пекарня¹⁵. План святого Галла — первый в истории детальный проект утопии — дает представление о той парадигме христианской жизни на земле, к которой позднее будут стремиться средневековые города-государства. В нем отражена концепция идеальной общины, которая в этот период — хотя бы на короткое время — казалась вполне реализуемой.

НАЗАД К ЗЕМЛЕ

На каждую утопическую мечту об идеальном городе приходится несколько таких, в основе которых лежит сельская жизнь. Как мы видели в первой главе, право добывать средства к существованию работой на земле всегда волновало политических философов — особенно в периоды огораживаний вроде английского XVII века. Такие мыслители, как Джон Локк, разрабатывали эту тему на теоретическом уровне, но утописты-практики попросту брали лопаты и начинали копать. В1649 году группа, назвавшая себя «истинными левеллерами» (levellers — «уравниватели», хотя вскоре они получили более звонкое прозвище «диггеры», от diggers — «копатели»), заявила о намерении «копать землю, унавоживать ее и сеять хлеб» на общинном участке у Джордж-Хилл в Кобэме (графство Суррей). Как объяснял лидер диггеров Джерард Уинстенли, они намеревались «сравнять с землей» не только изгороди, разрезавшие на части сельскохозяйственные угодья, но и социальные барьеры, которые эти изгороди символизировали. Предвосхищая идеи Локка и Руссо, Уинстенли считал: поскольку «Бог создал Землю как общую сокровищницу для зверей, птиц, рыб и человека» и «в начале ни слова не говорилось о том, что одна часть человечества должна править другой», все люди обладают общим правом на землю¹⁶. В связи с этим он требовал, чтобы народ Англии превратился в сообщество самодостаточных аграрных коммун, но это предложение, как и можно было ожидать, не нашло поддержки в парламенте после семи лет кровавой гражданской войны. Против диггеров бросили было могучую кромвелевскую армию, но когда выяснилось, что они в общем безобидны, задачу избавления от них переложили на плечи местных землевладельцев.