Читать книгу - "Солнце и смерть. Диалогические исследования - Ганс-Юрген Хайнрихс"

Мы можем упасть,

Как лепестки вишни весной —

Так чисто и сияюще.

Людей-бомб называют лепестками вишни, и пилоты-камикадзе воспитаны так, что испытывают благодарность за то, что они избраны для совершения самоубийства. Не следовало бы адресовать такому молодому человеку тот призыв, который был выражен в навеянном Фридрихом Ницше высказывании Ханны Арендт: «Никто не имеет права на повиновение»? Похожие на кошмар надутые пузыри политического холизма на всем Западе – и, пожалуй, также в Японии – после 1945 года лопнули под давлением новых смысловых отношений. Для тех, кто родился позднее, это существенно упростило ситуацию: ведь у нас уже практически утратило силу искушение стимулирующим холизмом империй и национал-холизмом государств. То великое Целое, за которое ратуют и на которое могут опереться современные холисты, закодировано уже не национально и имперски – оно закодировано глобально, планетарно, в масштабах всего человечества. Еще никогда не было так легко верить в великий Универсум. Косвенное влияние глобализированного капитализма заключается в том, что и духовность сегодня выступает надпатриотичной, постнациональной и постимперской.

Г. – Ю. Х.: Итак, мы снова вернулись к попытке определить то место в истории, с которого берет начало сферологическое мышление. Сегодня много говорят о постметафизической ситуации, но – как мы не переставали отмечать в ходе наших бесед – охарактеризовать новые условия мышления далеко не так просто, как полагают в политкорректных кругах.

Я бы хотел направить наши размышления скорее на космологическую и космогоническую перспективу. Выражение «космогония» указывает больше на мифы о космическом Целом и его первоначалах, тогда как «космология», напротив, больше отсылает к естественнонаучному объяснению мира. В конце концов философия, миф и естествознание в основе своей имеют что-то единое, в истоках своих мало отличаются друг от друга – на сегодняшний момент мы можем констатировать это.

Мы находим в новых космологиях понятия или, правильнее сказать, картины и метафоры, которые давно известны нам из мифологии и литературы. Я могу выделить некоторые из этих метафор, которые использует новая космология: представление о космосе как о море, по которому проходят волны, и каждое движение, каждое изменение передается дальше на всем поле действия, словно следуя «обязательному образцу»; можно было бы вести речь о «космологическом океане». Кроме того <в новой космологии> говорится о «космических циклах», о пульсирующем универсуме; наблюдаемый нами мир через определенные, периодически повторяющиеся интервалы как бы выныривает из моря энергетических потоков и снова погружается в него. Не стоит особого труда перебросить от этого мостик к древнеиндийскому представлению о пране и об акаше в раджа-йоге, или к древнекитайскому представлению о чи, изначальном единстве, или о дао, о котором у Лао-Цзы говорится: «Прежде чем небо и земля возникли, существовало неопределяемое нечто – в совершенном покое и совершенно пустое. Оно стоит исключительно само по себе – будучи неизменным; и оно неустанно воздействует повсюду. Можно было бы считать это матерью всего, что есть под небом. Я не знаю его имени, но следует называть его дао». А в «Мундака Упанишадах» говорится о брахмане, «матери всех вещей», первооснове универсума: «Брахман простирается, из него вышла материя, а из материи – жизнь, дух, истина и бессмертие». Эрвин Ласло^[257] комментирует это так: «Воспринятый мир – это естественная и спонтанная эманация из этой неизменной и непреходящей сферы».

Понятие сферы тоже появляется в процессе современных космогонических размышлений. Учитывая все это, я считаю вполне правомерным вопрос: нельзя ли перекинуть мостик от картины «космологического моря» в современной физике к сферическому представлению о космосе в староевропейской космологии, которую Вы оживляете в памяти в «Сферах II»?

П. С.: Прежде всего я должен возразить следующее: в моих проектах естественнонаучные выражения играют второстепенную роль. Это объясняется тем, что понятие сферы, как я его применяю, несет на себе отпечаток изначального доличностного диадического основополагающего опыта^[258]. Оно делает акцент на квазисюрреальных пространственных творениях, возникающих меж людьми. Я не особенно интересуюсь пространством физиков, пока они мыслят его конвенционально^[259]. Что меня интересует – так это пространство сюрреалистов и символистов, пространство пары, которая ненавидит друг друга, и пространство пары, которая любит друг друга; разделенное на части пространство примитивных групп и воображаемых сообществ. По этой причине сферологический анализ пространства соприкасается с космологиями естествознания лишь в очень немногих точках. Общее между современной физикой и сферологией снова возникает там, где естественные науки достигают своих пределов и превращают себя в экзотерические, психологически релевантные картины. Вот тогда можно ставить пограничные высказывания физикалистской космологии в связь с теми симбиотическими, символическими и сюрреальными пространственными структурами, которые я описываю в своей интерперсональной космологии, или диадической теории пространства. Но это происходит благодаря тому, что современное естествознание – как вы сами говорите – использует для популяризации такие метафоры, которые примыкают к языкам обитаемого, обжитого и анимированного пространства.

Совершенно иначе обстоит дело, если смотреть на него под историческим углом: в книге «Глобусы» я показываю, что и классическая космология, или космо-онтология, тоже была лишь гигантским распространением вширь идеи своего собственного пространства или, как мы уже сказали раньше, всемерным растягиванием «пуповинной» картины мира^[260]. Старая космология, следовательно, есть в основе своей метафора иммунной системы, надувание <как пузыря> символической сферы и сферы жизненного мира, экстраполяция <малого> домашнего на большое и на величайшее. Здесь оставался в силе священный альянс между теологией и космологией, здесь выражение самого себя было неотрывно от описания мира: собственные боги, естественно, должны были в этих системах выступать также и принципами <всего> универсума. Именно с таким образом мышления и порвала эпоха модерна, чтобы открыть свободный путь для своих операциональных революций. Поэтому теологи современности – неважно, иудейские, протестантские или католические – стали столь робкими при обсуждении космологических проблем, вплоть до полного воздержания от высказываний о природе. Они интерпретируют еще только бога коммуникаций. Если судить об этом с точки зрения традиции, то это – наполовину атеизм, это означает держаться за бога, которому ничего не приходит на ум в связи с современностью.