Читать книгу - "Дорогие дети. Сокращение рождаемости и рост "цены" материнства в XXI веке - Анна Шадрина"

Вполне возможно, что если бы модель брака именно как партнерского союза, без этих специфицированных функций «мужа» и «жены», у нас получила более-менее широкое распространение и разделялась бы если не большинством, то многими, то моя жизненная стратегия и была бы иной…

Когда мне было 24 года, я поступила в магистратуру и спустя еще два года, к концу магистратуры, получила предложение работать на кафедре философии и поступать в аспирантуру. Думала ли я в это время о замужестве и детях? Нет. Я не была уверена ни в своем будущем, ни в своих силах. Смутно понималось, чего я приблизительно от этой жизни хочу, но вот представления о том, как мне этого добиваться не было никакого. Вообще, период с 18 до 26 лет был, пожалуй, самым мрачным…

Центральные мотивы, звучащие в рассказе этой героини, — общее состояние беспокойства, связанное с социально-экономическим климатом 1990-х годов, и критическое отношение к традиционному разделению гендерных функций, подразумевающему перекос семейных обязанностей, — часто встречаются в других нарративах и созвучны тому, что лично я помню из того времени.

Ольга Исупова объясняет, что в период экономической неопределенности, связанной с переходом к рыночной экономике, многие люди вынуждены были интенсивно демонстрировать адаптивные способности к постоянно меняющейся ситуации во всех сферах жизни. Такое поведение создает слабые предпосылки для создания брачных союзов, поскольку каждый/ая должен/а бороться за собственную безопасность^[335]. В такой общественно-экономической ситуации люди не очень склонны делиться ресурсами с теми, кто менее успешен, чем они сами. Брак становится более рискованным предприятием, как для мужчин, так и для женщин, в особенности не имеющих опыта сожительства, который испытывает не только сексуальные и бытовые навыки партнера, но, что более важно, его или ее желание и способность зарабатывать и обмениваться ресурсами^[336].

Марина Киблитская указывает, что под воздействием ценовой либерализации 1992–1993 годов в России резко сократилась реальная заработная плата, этот же процесс повторился в 1994–1995 годах. К середине 1998 года реальная заработная плата была все еще немногим выше, чем половина уровня 1985 года, и в августе 1998-го зарплаты снова упали и стали составлять меньше трети от оплаты труда в декабре 1991 года. Некоторые сферы труда были затронуты эрозией больше других^[337]. Похожая динамика наблюдалась и в Беларуси^[338].

Параллельно изменятся устойчивый в течение многих десятилетий гендерный режим, при котором Советское государство воплощало традиционную «мужскую» роль отца и кормильца, позволяя женщинам совмещать материнство и профессиональную занятость, в то время как отстраненные от семейной работы мужчины получали взамен символический статус «главы семьи», лучшие рабочие места и более высокую зарплату^[339]. В переходный период обеспечение благосостояния становится частной заботой граждан и гражданок. Казалось бы, складывается удачная ситуация для того, чтобы мужчины подхватили брошенную государствами функцию патриарха. Но в действительности многие мужчины переживали кризис в связи с безработицей, развалом многих профессиональных сфер и резким классовым расслоением, что не способствовало утверждению роли вовлеченного мужа и отца^[340].

Одновременно с возникновением новых гендерных контрактов («содержанки», «домохозяйки», «карьерно ориентированной матери»)^[341] с Запада приходят идеи равноправного партнерства. Так, большинство профессионально успешных незамужних гетеросексуальных женщин, которых я в начале 2000-х годов опрашивала для своей магистерской работы, говорили о том, что видят своими потенциальными партнерами мужчин, благополучно встроенных в рынок труда и готовых разделять семейные обязанности.

Анализируя российский медиадискурс последнего десятилетия XX века, Ольга Исупова отмечает, что в это время происходит переход от идеи материнства как обязанности перед государством к идее индивидуального выбора, удовольствия и персональной ответственности^[342]. 1990-е годы в идеологическом плане характеризовалось «возвращением женщинам контроля над их телами». На страницах печатных изданий практически не встречается антиабортных заявлений, однако озвучивается императив отделения сексуальности от репродукции посредством широкого распространения контрацептивов^[343].

С одной стороны, общество начало становиться менее традиционалистским и более терпимым к разнообразию жизненных практик еще в позднесоветский период, в результате чего в 1980-е годы резко возросло число детей, рожденных вне брака. С другой стороны, после распада СССР нуклеарная семья становится новым идеалом. В прессе часто выражается мнение, что теперь невозможно совмещать карьеру и материнство, в особенности без финансового участия мужчины^[344]. Исупова объясняет, что это беспокойство было связано со значительным сокращением учреждений дошкольной социализации и появлением нового частного сектора в экономике, в пределах которого не было предусмотрено гарантий сохранения профессиональной позиции в течение «декретного» отпуска. Исследовательница показывает, что в 1990-е годы пресса в целом с пониманием относится к тому, что многие женщины в этот период начинают откладывать рождение детей^[345].

Большинство женщин, согласившихся дать интервью для этой книги, говорили о своем желании заботиться о детях. Однако новая социально-экономическая ситуация выводит на повестку дня новые ценности и новые риски. Часть моих карьерно ориентированных информанток, пропустивших традиционный для предшествующих поколений возраст рождения первого ребенка, продолжает откладывать появление детей, находясь на пике карьеры или открывая новые профессиональные страницы. В рамках эпилога я не буду рассматривать факторы, которые позволяют принимать решение в пользу материнства^[346]. Меня интересуют те обстоятельства, которые сегодня либо вынуждают откладывать появление детей, либо помогают отказаться от родительства. Одной из главных таких причин, на мой взгляд, становятся трансформации на рынке труда.