Читать книгу - "Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире - Джон Грогэн"

В течение следующих нескольких недель Марли полностью восстановился. Озорная искорка опять зажглась в его глазах, а нос снова стал мокрым и холодным. Он поправился. Несмотря на все тяготы, через которые ему пришлось пройти, он выглядел совершенно здоровым. Он с удовольствием дремал целыми днями, выбрав себе место за стеклянной дверью, где можно погреться на солнце. На своей новой низкокалорийной диете, разбитой на маленькие порции, он был постоянно голодным и стал выпрашивать и воровать еду еще бессовестнее, чем раньше. Как-то раз вечером я засек Марли одного на кухне: он стоял на задних лапах, положив передние на кухонный стол, и поедал хлопья с тарелки. Как он смог проделать подобное при своих слабых бедрах, для меня остается загадкой. К чертям немощь, если хочется есть! Я был так растроган этим неожиданным приливом сил, что мне захотелось обнять пса.

Испуг, пережитый нами в то лето, должен был насторожить нас с Дженни, но мы быстро свыклись с приятной мыслью, что этот кризис – единичное явление и теперь угроза жизни нашей собаки миновала. Мы хотели, чтобы Марли жил вечно. Вопреки всем своим слабостям он по-прежнему существовал довольно беззаботно. Каждое утро после завтрака пес направлялся в гостиную, взбирался на диван, терся головой и пастью об обивку, попутно взбивая подушки. Потом разворачивался и проходился по дивану в обратном направлении, чтобы почесать другой бок. Затем он спрыгивал на пол и ложился на спину, чтобы почесать и ее. Ему нравилось сидеть и с вожделением вылизывать ковролин, словно он был полит самой вкусной подливкой на свете. В ежедневные обязанности Марли входило: облаять молочника, навестить курочек, проверить птичью кормушку и изучить краны в ванной в поисках капелек воды, которые можно слизнуть. По нескольку раз в день он совал свой нос, поднимая крышку, в мусорное ведро на кухне, чтобы посмотреть, какими «подарками» можно поживиться. Он ежедневно вел себя, как подобает лабрадору-бегуну, пытался носиться по комнатам и при этом барабанил своим хвостом по стенам и мебели, и мне, как прежде, иногда приходилось разжимать его челюсти и доставать из пасти всевозможные предметы обихода: картофельные очистки, обертки от булочек, использованные бумажные салфетки и зубные нити. Даже в старости некоторые привычки неподвластны времени.

Через два года после событий 11 сентября, ранней осенью 2003 года, я отправился через всю Пенсильванию в небольшой шахтерский городок Шенксвиль, неподалеку от которого в то зловещее утро разбился самолет, следовавший рейсом № 93. Выдвигалась версия, что террористы, угнавшие самолет, собирались направить авиалайнер на Белый дом или Капитолий, но пассажиры, бросившиеся в кабину летчика, развернули лайнер и тем самым спасли огромное количество жизней. По прошествии двух лет главный редактор поручил мне написать материал о влиянии тех событий на психику американцев.

Я провел весь день на месте катастрофы, возле сооруженного на скорую руку памятника. Побеседовал со многими посетителями мемориала, взял интервью у местных жителей, которые помнили события тех дней. Поговорил с женщиной, чья дочь разбилась в автомобильной аварии; мать пришла сюда, чтобы разделить свое горе с другими пострадавшими. Я переписал много надписей, оставленных на асфальте у стоянки. Но все еще не мог нащупать личного подхода. Что я мог добавить к рассказу об этой ужасной трагедии, чего не сказали до меня? Я поехал в город, чтобы пообедать и перечитать свои записи. Написать колонку – это все равно что построить башню из кирпичиков: надо по крупицам собрать информацию, каждую цитату, каждое впечатление. Сначала нужно заложить крепкий фундамент, настолько прочный, чтобы он смог выдержать твои философские рассуждения, а потом возводить само здание. В моей записной книжке накопилось много увесистых кирпичей, но мне не хватало цемента, чтобы скрепить их. Я понятия не имел, что с этим делать.

Покончив с мясным рулетом и холодным чаем, я намеревался отправиться в отель, но вдруг, повинуясь внезапному порыву, развернулся и поехал на место трагедии, которое находилось в нескольких километрах от города. Солнце уже садилось, и последние посетители покидали мемориал. Я долго сидел там в одиночестве, пока закат превращался в сумерки, а сумерки в ночь. С холмов подул холодный ветер, и я плотнее запахнул плащ. Над головой на ветру развевался огромный американский флаг, освещенный последними отблесками заходящего солнца. Вот тогда мне передалось особое состояние этого святого места, и я проникся трагизмом события, которое произошло в небе над этим пустынным полем. Посмотрел на место крушения самолета, потом перевел взгляд на флаг и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Впервые в жизни я не пожалел времени, чтобы пересчитать полоски на флаге. Семь красных и шесть белых. Я пересчитал все пятьдесят звездочек на синем фоне. Теперь флаг значил для нас гораздо больше. Новому поколению этот символ будет служить напоминанием о мужестве и принесенной жертве. И понял, о чем мне нужно писать.

Сунув руки в карманы, я направился к автостоянке. Долго стоял там в темноте и многое успел прочувствовать. Я гордился своими согражданами, которые пожертвовали собой ради спасения других людей. С другой стороны, испытывал неловкость: ведь в отличие от них я был жив, и ужасы тех дней не коснулись лично меня. Я, муж, отец и писатель, мог продолжать жить. Вот тогда-то, в ночном одиночестве, я ощутил конечность жизни и, как следствие, ее ценность. Мы принимаем ее как должное, но она хрупка, нестабильна, изменчива и может оборваться в любой момент. И понял то, что казалось очевидным, но о чем никто из нас почти не задумывается. А ведь в жизни нужно ценить каждую минуту, каждый час, каждый день.

Я почувствовал еще кое-что. Меня поразила широта человеческой души, способная вместить в себя и масштабную трагедию, и личную боль. Я имел в виду своего умирающего пса: даже перед лицом колоссальной человеческой боли здесь, на месте крушения самолета, я переживал за Марли.

Нашему псу словно дали взаймы некоторое время для жизни. Второй кризис мог случиться в любой день, и, когда это произойдет, я не смогу сопротивляться неизбежности. Делать операцию в его возрасте было бы жестоко, и мы с Дженни решились бы на такой шаг скорее ради себя, чем ради него. Мы любили этого сумасбродного пса, несмотря ни на что – или, возможно, за все, что он сделал. Однако оба понимали, что приближалось время и нужно отпустить его. Я сел в машину и вернулся в свой номер.

* * *

На следующее утро, написав материал, позвонил из отеля домой. Дженни сказала:

– Хочу, чтобы ты знал: Марли очень соскучился по тебе.

– Только Марли? – спросил я. – А как насчет остальных?