Читать книгу - "Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике - Мартина Лёв"

И все же городские предпосылки не тривиальны. Их значение можно пояснить на примере статьи Георга Зиммеля “Большие города и духовная жизнь” (Simmel 1903 [здесь и далее цит. по рус. изд.: Зиммель 2002 – прим. пер.]). Она посвящена ответу на принципиальный вопрос: “Как возможно общество?” Здесь, как и во многих других местах, Зиммель не принимает априори общество просто как нечто уже конституированное, с тем чтобы потом задаться вопросом о его влиянии на свои внешние условия. Объектом изучения у него служат не “большие города общества”, а те особенные черты, которые приобретает социальность в форме большого города^[78]. Статья Зиммеля была написана в 1903 г. на фоне катившейся по Германии подобно взрывной волне урбанизации, впервые превратившей “урбанизм как форму жизни” в экономически, политически и культурно релевантную тему^[79]. Большой город стал вызовом нового типа для социальности. Зиммель усматривал в ситуациях уличной жизни, в “объективной культуре” зданий и инфраструктур, в новом режиме времени, учитывавшегося теперь с точностью до минуты, некую внешнюю данность, которая не представляла собой субстрат какой-то уже существующей социальности, а наоборот, извне ставила все прежние психологические и социологические диспозиции в условия цугцванга. Это спровоцировало, например, дискуссию о новых клинических картинах болезней и, более широко, о новом нарастании отчуждения^[80]. В контексте нашей проблематики важно то, что критической точкой были субъектно-объектные отношения^[81]. Критика большого города апеллировала к фигуре автономного творческого субъекта (в виде индивидуума или народа), чтобы доказать, что объективность большого города носит упадочный характер. Зиммель не пошел этим путем – ни в плане констатаций, ни в плане исследовательского подхода. Он искал приращения знания именно в рассмотрении того нового веса, которым теперь обладало объективное^[82]. Его интересовали адаптации и пространства свободы.

Впрочем, “пространство” в дискуссии о предпосылках не стояло на первом плане. К тому же в большом городе оно специфическим образом сокращается. Зиммель моделирует это пространство прежде всего через то впечатление, которое производит на людей чувственный опыт восприятия внушительных фасадов зданий или уличной жизни с ее специфическими временными ритмами. Получается, что большой город имеет как бы импрессионистический характер. Его воздействие изображается так, как будто оно осуществляется через ближнюю зону человека. Среди масштабов преобладает “малое” измерение человеческого жизненного мира^[83]. Возможность того, что опыт переживаний в ближней зоне человека в большом городе является лишь крохотной верхушкой гигантского айсберга пространственно-временных связей и отношений в общенациональном и мировом масштабе, остается неисследованной. “С каждым переходом улицы, – пишет Зиммель, – уже в чувственных основаниях душевной жизни” утверждается резкий контраст между большим городом и малым. Точку соединения между пространством и духом Зиммель ищет в феноменологической ближней зоне человека^[84]. Поэтому понятие духа у него съеживается до совладания с ситуациями и очень узкой зоны непосредственного. А то, что в большом городе наличествует еще и очень обширный пространственный слой отношений и связей и что именно он мобилизует наблюдаемые Зиммелем интеллектуальные способности людей, способности к расчету и оценке, – остается непроясненным.

Однако феномены, появляющиеся при каждом переходе улицы, репрезентируют общие политические и экономические обстоятельства, которые отнюдь не ограничиваются данным городом. В качестве таких репрезентаций они и воспринимаются. Из зрелища фасадов и пешеходов большого города можно получать оценки рынков труда, инвестиционных шансов или стабильности правовых систем – не в смысле точных данных, а в смысле общих, приблизительных порядков величин, которые позволяют в этом мире высокой контингентности выводить некие вероятностные показатели. “Город – это форма поселения, которая делает вероятной встречу чужих друг другу людей”, – пишет Ричард Сеннет (Sennet 1983: 60f.). Можно добавить: не только встречу чужих людей, но и встречу чуждых друг другу вещей – товаров, профессий, капиталов, норм, партий, религий и т. д. Речь идет не только о чувственном восприятии: встреча в пространстве представляет собой не просто столкновение (по-французски “choc”) физически свободно перемещающихся тел, а дозированную, пропорционально уравновешенную, оформленную и цивилизованную встречу-контакт. Такая встреча делает зримыми те условия, при которых могут отстаиваться экономические интересы или политические представления. Таким образом, встреча, характерная для большого города, – это встреча вполне определенного рода. Не в том узком смысле, что при ней сообщаются биографические данные или какие-то другие вещи во всех подробностях^[85]. И не в том слабом смысле, что люди только защищаются и напяливают на себя толстую кожу. Когда Зиммель пишет о “защитном слое” и “блазированности” жителя большого города, он слишком приближается именно к этой слабой версии и упускает из виду свойственное жителю большого города чувство пропорциональности, которое есть субъективная сторона внешних, архитектурных обстоятельств. Мы не должны забывать о том, что большие города, помимо всего прочего, являются гигантскими поисковиками рабочих мест, образовательных возможностей, знакомств, потребительских товаров и политических новостей и что духовная жизнь здесь постоянно стремится очерчивать уплотненные поля поиска с повышенными шансами на обнаружение искомого. Этот дух сопровождает человека “при каждом переходе улицы”. Импрессионистическое видение города сводит ситуацию к непосредственным чувственным впечатлениям и упускает из внимания ее опосредованный, репрезентативный характер.