Читать книгу - "Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных? - Франс В.М. де Валь"

Тем не менее, чтобы понять тонкости поведения и лежащие в их основе познавательные способности, полевой работы недостаточно. Никто не станет оценивать умственное развитие ребенка, наблюдая, как он бегает в школьном дворе со своими друзьями. Обычные наблюдения не позволяют получить представление о сознании ребенка. Вместо этого мы приводим ребенка в помещение и предлагаем ему тест на раскрашивание, деревянный конструктор, компьютерную игру и т. д. Таким образом мы оцениваем умственные способности человека, и это также лучший способ определить, насколько умны животные. Полевые исследования могут дать подсказку или помочь выдвинуть предположение, но редко позволяют прийти к точным выводам. Можно, например, увидеть диких шимпанзе, раскалывающих камнями орехи, но невозможно выяснить, как они открыли эту технику или научились ей друг у друга. Для этого необходимы тщательно проведенные эксперименты с необученными шимпанзе, которые получили камни и орехи в первый раз.

Человекообразные обезьяны, содержащиеся в неволе в просчитываемых условиях (в виде небольшой группы на просторном открытом пространстве), дают дополнительную возможность близкого знакомства с их естественным поведением, которую невозможно обеспечить в природе. Здесь поведение обезьян можно наблюдать и записывать на видео гораздо полнее, чем в джунглях, где они в самый интересный момент исчезают в подлеске. Полевым исследователям часто приходится реконструировать события на основе фрагментарных наблюдений. Чтобы проделать это, нужно большое мастерство, которым исследователи, несомненно, обладают, но подобные результаты не идут ни в какое сравнение с подробными данными, которые можно получить, планомерно наблюдая за поведением в неволе. Если, например, изучается мимика, то необходимо хорошее освещение и камера с высоким разрешением, позволяющая получать увеличенное и замедленное изображение, что труднодостижимо в полевых условиях.

Неудивительно, что изучение общественного поведения и познавательных способностей животных содействовало объединению усилий ученых, работающих с животными в естественных условиях и в неволе. Оба направления представляют собой разные части одной головоломки. В идеале для подтверждения теорий познания используются данные из обоих источников. Полевые наблюдения часто инициируют экспериментальные исследования. И наоборот, наблюдения в неволе — такие как открытие, что шимпанзе мирятся после ссор, — побуждают к поиску подобного явления в природных условиях. Если же результаты, полученные в лаборатории, противоречат данным о поведении данного вида в дикой природе, значит, пришло время применить другой подход^{248}.

В частности, в вопросах культуры животных лабораторные и полевые исследования теперь часто дополняют друг друга. Ученые, работающие в естественных условиях, определяют географическое разнообразие поведения данного вида, предполагая место происхождения определенного навыка и его последующий перенос в другие группы. Но они часто не могут учесть альтернативные объяснения, такие как генетические различия между популяциями. Вот почему необходимы эксперименты, убеждающие, что тот или иной обычай может перениматься индивидуумами путем простого наблюдения друг за другом. Способен ли данный вид к подражанию? Если да, то это существенно повышает вероятность обучения в естественных условиях. Сегодня мы постоянно сопоставляем данные, полученные из обоих источников.

Но все эти интересные преобразования произошли значительно позже моих наблюдений в зоопарке Бургерса. В то время моя задача, по примеру Куммера, состояла в том, чтобы выяснить, какие социальные механизмы лежат в основе наблюдаемого поведения. Помимо тройного осознания, я также обратил внимание на стратегию «разделяй и властвуй», применяемую доминантными самцами, взаимовыгодные сделки, введение в заблуждение, примирение после ссор, утешение проигравших и т. д. Я составил такой длинный список предположений, что всю последующую научную работу посвятил их подтверждению, сначала с помощью тщательных наблюдений, а затем — экспериментов. Предположения занимают намного меньше времени, чем их проверка, которая тем не менее может быть очень показательной. Например, можно организовать эксперимент, в котором один индивидуум оказывает услугу другому, как мы поступали в случае с капуцинами, а затем создать условия, в которых второй индивидуум получит возможность отплатить услугой за услугу. Это позволяет двум индивидуумам обмениваться услугами. Оказалось, что обезьяны становятся намного великодушнее, если не одна из них пользуется привилегией, а предусмотрена взаимность^{249}. Я отдаю предпочтение подобному подходу, потому что он приводит к значительно более обоснованным заключениям по сравнению с обычными наблюдениями. Наблюдения не позволяют принять окончательное решение, в отличие от экспериментов^{250}.

Несмотря на то что «Политика у шимпанзе» открыла новое направление исследований, привнеся в приматологию образ мыслей Макиавелли, я не был доволен определением «макиавеллианский интеллект», ставшим популярным в этой области науки^{251}. Это понятие подразумевает манипуляцию окружающими по принципу «цель оправдывает средства», упуская из виду множество свидетельств общественного поведения животных, не имеющего ничего общего со стремлением добиться преимущества. Когда самка шимпанзе прекращает драку между двумя детенышами за ветку с листьями, разломив ее на две части и вручив каждому по половине, или когда взрослый самец берет на руки и несет детенышей получившей травму и прихрамывающей матери, мы имеем дело с впечатляющими общественными навыками, которые не подходят под определение «макиавеллианский интеллект». Это циничное обозначение имело смысл пару десятилетий назад, когда и животная, и человеческая жизнь традиционно рассматривалась как соревновательная, непорядочная и эгоистичная. Но с течением времени мои интересы приобрели другое направление. Я посвятил бо́льшую часть своего времени изучению сочувствия и сотрудничества. Использование окружающих в своих целях как «социальный навык» — важная тема исследований и неотъемлемая составляющая социального поведения приматов, но слишком узкая, чтобы отражать общественные познавательные способности в целом. Забота об окружающих, поддержание взаимоотношений, стремление сохранить мир заслуживают не меньшего внимания.

Умственные способности, необходимые для успешного участия в социальных структурах, позволяют объяснить, почему мозг приматов приобрел такие выдающиеся размеры. Взаимосвязь величины мозга с общественной активностью, названная британским зоологом Робином Данбаром «гипотезой социального мозга», подтверждается зависимостью размера мозга приматов от размера их типичной социальной группы. Приматы, живущие в более многочисленных сообществах, имеют больший мозг. Тем не менее мне всегда казалось, что различить социальную и техническую умственную деятельность — непростая задача, так как многие виды, имеющие большой мозг, обладают и теми и другими способностями. Даже виды, обычно не применяющие орудий в естественных условиях, такие как грачи или бонобо, способны делать это в неволе. Однако верно, что общественное поведение животных слишком долго игнорировалось в обсуждениях эволюции познания, делавшей упор на взаимодействиях с окружающей средой. Учитывая, какое большое значение имеют социальные проблемы в жизни животных, приматологи совершенно справедливо изменили свою точку зрения^{252}.