Читать книгу - "Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма - Джоан Тёрни"

категориями постепенно размывались, и наконец объективированное, сексуализированное или сексуальное женское тело стало ассоциироваться с общепринятым идеалом красоты. Модная индустрия зафиксировала этот расклад. По наблюдению К. Макдауэлла, модные наряды подчеркивают и эротизируют определенные части тела: живот, талию, ягодицы, грудь. Иногда этот тренд травестируется, как, например, в случае с корсетами Жан-Поля Готье, снабженными конусовидной грудью (McDowell 1990)[358]; иногда он служит маркером тех или иных характерологических особенностей, кокетства или добродетели[359]. Такое представление, хотя и довольно упрощенное, связывает моду не только со стилями одежды, но и с телами; в обоих случаях мы имеем дело со стимуляцией эротизированного взгляда.

Разумеется, не одна мода ответственна за объективацию женщин, и женщины, в свою очередь, не следуют моде рабски. Однако объективация женщины как культурный конструкт реализуется именно посредством одетого/раздетого тела, и, соответственно, мода играет важную роль в интерпретации женского тела как локуса желания и в конструировании женщины как примитивного сексуального объекта[360]. Тем не менее наряды, которые принято считать вызывающими, или провоцирующими (то есть облегающая, прозрачная одежда, с глубоким вырезом или короткая, обнажающая плоть — живот и так далее), начиная с 1960-х годов соответствуют модным тенденциям. Иными словами, провокационной оказывается мода. Именно она способствует объективации женщин, превращая их в осознанных и/или потенциальных жертв сексуального насилия.

Это обусловлено тем, что а) мода воплощает собой и/или формирует дух времени и, соответственно, постоянно преодолевает границы приемлемого, и б) модная индустрия продает не только товары, но и образ жизни, поэтому избитый рекламный трюк, «секс хорошо продается», становится тем местом, где неолиберальный телесный проект встречается с лакановской недостачей, которая подпитывается и потенциально восполняется посредством вожделения и потребления товаров[361].

Вещи, которые могут интерпретироваться как сексуальные, продвигаются с помощью модной рекламы, журнальных и медийных публикаций; они прочно встроены в иконографию моды и модного тела. Именно мода поставляет, распространяет, создает и увековечивает идеалы красоты. Вместе с тем модная одежда почти неотличима от провокационной. Границы между двумя категориями размыты, и это таит в себе опасность, поскольку многие женщины хотят одеваться модно и/или привлекательно; как пишет Липовецкий, мода определяется тем, чего женщины пытаются достичь с помощью внешности, — «соблазнением и метаморфозой»[362].

Говоря об осознанном выборе провоцирующего костюма, следует задуматься над двумя вопросами: во-первых, кто решает, какой наряд считается провоцирующим, и, во-вторых, какого эффекта хотела достичь женщина, его надевшая. А. Мур, исследовавшая, почему женщины выбирают вызывающие наряды, заметила, что респонденты отвечают на этот вопрос по-разному в зависимости от гендера[363]. По данным Мур, женщины интерпретируют моду как средство стать привлекательнее в своих или чужих глазах. При этом лишь немногие одеваются специально, чтобы соблазнить мужчину или привлечь его внимание[364]. Подавляющее большинство респондентов-мужчин, напротив, считали сексуально одетых женщин искушающими и соблазнительными, причем почти половине из них нравилось рассматривать женщин в таких нарядах[365]. Невзирая на несоответствие намерения и его интерпретации, властные отношения, о которых пишет Мур, принципиально важны для анализа моды, красоты, провокационной одежды и гендерных отношений. Исследовательница заключает:

Для женщин возбуждение, которое испытывают мужчины в ответ на их сексуальный облик, является гарантией их привлекательности. Они не стремятся к тому, чтобы на них пялились все без разбора, поскольку они, разумеется, не хотят, чтобы кто-то вторгался в их личное пространство против их воли. Иными словами, они не стремятся сознательно к тому, чтобы с ними обращались как с сексуальными объектами. В современном социуме, однако, женщины дискриминированы; мужчинам здесь разрешается и даже предписывается рассматривать их как объект сексуального потребления и относиться к ним подобным образом (Berger 1972; MacKinnon 1989), а сексуализированный облик считается для женщины главным маркером социальной ценности (Colagero 2004; LeMoncheck 1985; Muehlenkamp Saris-Baglama 2002); неудивительно, что женщины, сознавая положение вещей, соответствуют ожиданиям и стремятся выглядеть сексуально[366].

Реакция на провокационную одежду во многом обусловлена объективацией женщин, которая в современном социуме считается нормой, в основном из-за порнификации или чрезмерной сексуализации популярной культуры. Так же размыты границы между сексуальной и красивой одеждой: многие женщины считают выбранный ими наряд привлекательным, тогда как мужчины интерпретируют его как провокационный[367]. Многое из этого обусловлено наличием или отсутствием социальной власти, а также тем, как проявляет себя «ощущение „я“». Несоответствие между сексуализированным образом и привлекательностью демонстрирует зыбкость границы между нормативным образом женской красоты[368] и порнификацией повседневной жизни[369], которая приводит к формированию среды, где объективация женщин носит повсеместный характер и тем самым нормализуется[370].

Порнификация общества (см.: Paasonen et al.[371]) — симптом целого ряда социокультурных феноменов, например постмодернизма, неолиберализма, постфеминизма, телесного проекта и так далее. Речь идет об откровенной или гипертрофированной сексуализации популярной культуры, средств массовой информации и индустрии моды, которые заимствуют иконографию у порнографии. Сексуализируется не только тело, но и жесты, поза, взгляд; все эти детали, особенно в рекламе модной одежды (и товаров для соблазнения, таких как парфюмерия и косметика), призваны демонстрировать сексуальную доступность и соответствующее намерение (слегка приоткрытые губы, полуприкрытые глаза, мягкая поза). Широкое распространение подобных образов откровенно способствует объективации, которая, если верить Липовецкому, всегда была целью моды[372].

Наряду с объективацией популярность приобретает также представление о сексуальной энергии феминности — любопытный парадокс, характерный для постфеминизма[373]. Энергия, или сила, сексуальной привлекательности, — это сила проститутки или порнозвезды, которая обеспечивает ей (пусть и не очень эффективно) финансовую независимость. Последнее, однако, подразумевает не самоутверждение, а — во многом — подчинение или соответствие генерализованным мужским фантазиям. Между тем постфеминистки утверждают, что мода расширяет возможности личности, и настаивают, что сексуальная или сексуализирующая одежда служит средством выражения сексуальной энергии и способствует освобождению женщины. Так, по мнению Р. Денфилд, феминистская критика объективации и критика вызывающей моды в связи с сексуальными преступлениями в университетских городках США — симптом «нового викторианства», которое душит свободу сексуального самовыражения и воспроизводит сексуальные стереотипы, то есть представляет женщин пассивными жертвами, а мужчин — сексуальными хищниками[374]. На первый взгляд эта позиция кажется логичной, однако результаты цитированных выше исследований и склонность современного общества к порнификации и бытовому сексизму превращают такие заявления в пустую риторику. В них слишком много внимания уделяется внешней презентации сексуальности и слишком мало — воображению, интеллекту и подлинной личностной силе[375]. Это гендерная «уловка-22»: получается, что женщины, одеваясь для себя, на самом деле одеваются для мужчин. То есть, по данным социологических исследований (и вопреки утверждениям респонденток), мужчины правы, говоря, что женщины одеваются сексуально, чтобы