Читать книгу - "От тьмы – к свету. Введение в эволюционное науковедение - Валерий Даниленко"

До 20-х гг. ХХ в., по мнению А. П. Огурцова, господствала индуктивисткая установка в историографии наук о природе. Эта установка была выведена в книгах «История индуктивных наук» У. Уэвелла, «История механики» Э. Маха и «История физики» Ф. Розенберга. Их авторами руководил кумулятивный и интерналисткий образ науки. Рост научных знаний они изображали как их медленное накопление в естествознании и упирали на их независимость от исторического контекста.

В 20-е и в особенности в 30-е годы в осмыслении образа науки происходит смена ориентиров. А. П. Огурцов обращает здесь внимание на книгу К. Скиннера с красноречивым названием «Контекстуальная история идей». Её автор показал в ней, что оторвать историю естествознания, как и историю других наук, от социокультурного контекста не представляется возможным, поскольку все науки в той или иной мере вырастают из общественных потребностей.

Развитию дальнейшей историографии естествознания, по мнению А. П. Огурцова, вредил деструктивизм. Так, в 70-е гг., произошёл поворот в сторону увлечения герменевтикой, которая во многом играла деструктивную роль в научной историографии.

А. П. Огурцов пишет в связи с этим: «Этот поворот привёл к деконструктивистской историографии науки, к замыканию рациональных реконструкций истории науки лишь в пределах герменевтически истолковываемых коммуникаций между учёными, что нашло своё выражение в тезисе о “несоизмеримости парадигм”. В последнее десятилетие уже ощущается неприятие этой деконструктивистской программы в историогафии и начинается поиск универсальных и актуальных посредников коммуникации, универсальных норм и правил, создающих “безличный мир” рациональности (её критериев, стандартов, регулятивов, методов, достигнутых истин)» (там же. Ч. 3. С. 211–212).

В конце третьей части своего главного труда А. П. Огурцов отводит много места отечественной историографии науки. Он подробно анализирует в ней историографические концепции К. Э. Циолковского, В. И. Вернадского, М. К. Петрова и М. К. Мамардашвили. Обращение к этим концепциям хоть в какой-то мере заполняет пробелы, имеющиеся в изучении нашей историографии науки.

В конце своего титанического труда А. П. Огурцов указывает на главные движущие силы в развитии науки – её творцов. Если в трудах физиков, биологов и представителей других частных наук личностное начало автора часто незаметно, то «в философии, как в никаком ином модусе культуры, выражена личность мыслителя» (там же. С. 293).

Почему именно у философа личностное начало заметнее, чем у других учёных? Потому что он видит мир в целом, а в этом случает заметнее своеобразие его мировоззрения.

Итак, по широте охвата концепций науки, проанализированных в книге А. П. Огурцова «Философия науки: двадцатый век. Концепции и проблемы», и по широте затрагиваемых в ней теоретических проблем и путей к их решению у её автора нет конкурентов. Её автор был великим тружеником. Его эрудиция поражает. Его главная книга – путеводитель по во многом ещё неизведанным тропам науковедческой науки. Её стержневая идея – идти в науковедении по пути синтеза. Возможен ли этот синтез хотя бы в отдалённом будущем?

А. П. Огурцов отвечает на этот вопрос в последнем абзаце своей книги: «Будет ли преодолена альтернативность таких ориентаций, как фундаментализм/антифундаментализм, редукционизм/антиредукционизм, натурализм/конструктивизм, эмпиризм/монотеоретизм, покажет время. Полагаю, что в ближайшие десятилетия в философии науки противостояние этих методологических ориентаций лишь обострится, поскольку каждое из этих направлений по-своему решает проблему структуры и развития научного знания, характеризуется специфическим видением социальных параметров роста науки. Лишь уяснение преимуществ и границ каждой из этих альтернативных ориентаций в постижении науки позволит достичь согласия между различными философскими концепциями науки. Пока до этого согласия далеко» (там же. С. 306).