Читать книгу - "Мой неповторимый геном - Лона Франк"

Таким образом, снова и снова обнаруживается, что «гены поведения» относятся к категории единиц наследственности, влияющих на биохимические процессы, которые протекают в головном мозге, и прежде всего на регуляцию метаболизма нейромедиаторов.

Однако все эти гены, как правило, многофункциональны — они влияют и на другие признаки. Так, ген дофаминового рецептора, по данным Еврейского университета в Иерусалиме, отвечает и за жажду новых впечатлений, и за сексуальное поведение^[55]. Что-то в этом роде характерно и для гена MAOA, являющегося не только «геном агрессии», но и «геном социальной активности», а кроме того, «геном обсессивно-компульсивного расстройства».

* * *

Помимо локализации в клетках головного мозга и широты диапазона детерминируемых признаков, у генов поведения есть еще одна общая особенность: их эффект довольно слаб. Результаты исследований на молекулярном уровне не отвергают данные о высокой наследуемости — 30%, 50%, 80%, которые характерны для близнецов. Рассмотрим, например, неврозы. Короткий вариант SERT-гена вносит 8% в суммарный генетический эффект синдрома тревожности. «Какие-то ничтожные 8%!» — подумаете вы. На самом деле это очень большая величина.

Сравните ее с данными по уровню интеллекта. Роберт Пломин, профессор психиатрии детей и подростков из Кингс-колледжа в Лондоне, в течение 20 лет занимался поисками наследования IQ — и не нашел ничего. Его самые последние исследования охватили 6 тысяч близнецовых пар Англии, родившихся в 1994–1996 годы. Для сравнения полумиллиона SNP-маркеров у членов пар с высокими средним IQ использовались генные чипы. Единственное, что удалось выявить в результате этих обширных тестов, — наличие некоего маркера в гене с неизвестными функциями. По оценкам, он мог отвечать только за полпункта в значениях IQ ^[56].

— Это несколько обескураживает, — поделился со мной Пломин, когда я посетила его лабораторию в Брикстоне близ Лондона.

И все же он намеревается продолжить работу и собрать средства на аналогичные обследования 10 тысяч детей по всей Европе. Много он не ждет:

— Возможно, нам удастся установить природу различий в IQ на уровне 2–3%, и для этого придется проанализировать сотни генов.

В чем же дело? Вероятно, как считает Дин Хамер, нужно пересмотреть весь подход к генетике поведения, отказавшись от классической модели, в которой предполагается, что связь между генами и поведением носит простой линейный характер, что за данную форму поведения отвечает один конкретный ген. Другими словами, по-видимому, гены кодируют не поведение, а белки. Чтобы генетика поведения стала наукой, нужно заполнить пробел между совокупностью генов и факторов среды, с одной стороны, и развитием и функционированием головного мозга — с другой.

Над этим и работают ученые. В своих недавних исследованиях они сконцентрировались на связях генов со специфическими факторами, как это делается при выяснении генетики различных заболеваний.

Дальше всех в этом направлении продвинулись физиологи Авшалом Каспи и Терри Моффит, супруги, сотрудничающие с Кингс-колледжем в Лондоне и Университетом Дьюка в Северной Каролине, США. Результаты исследований, обнародованные в самом начале 2000-х годов, произвели фурор в психиатрии.

Каспи и Моффит организовали наблюдение за тысячью новозеландцев мужского пола. Они следили за их психическим и социальным развитием с ясельного возраста в течение 20 лет. Выявляли подростков, склонных к асоциальному поведению и агрессии. Проверяли, есть ли связь между отклонениями от нормы и генными вариантами MAOA.

Такой связи не обнаружилось. Ориентируясь только на ген MAOA, нельзя было сказать, возникнут у подростка сложности с поведением или нет. Выяснилось другое: ребенок, унаследовавший мутантные гены MAOA и от отца, и от матери, и к тому же выросший в неблагополучной семье, почти наверняка станет проблемным подростком. Дело было не в одном только гене, а в наложении среды на неблагополучный генетический фон.

Через год Каспи и Моффит провели аналогичные изыскания по поводу депрессии. Они подсчитали — в буквальном смысле этого слова — число стрессовых ситуаций, в которые попадал испытуемый за предшествующие 5 лет, и число госпитализаций по поводу депрессии. Частота обострений зависела от того, какие именно варианты SERT-гена несли их владельцы. Среди тех, у кого было две копии короткого варианта этого гена и к тому же они за предшествующие 5 лет более 4 раз оказывались в стрессовой ситуации, почти половина страдала клинической депрессией. В отличие от этого, среди мужчин с двумя копиями длинного SERT-варианта при том же числе травмирующих эпизодов в клинику попадал только каждый четвертый.

И наконец, обнаружилось однозначное влияние на психику жестокого обращения в детстве. Среди мужчин-носителей двух коротких вариантов SERT-гена риск получить депрессию в будущем возрастает в 2–3 раза, если у них к тому же было несчастливое детство. На обладателях двух копий длинного варианта плохое обращение в детском возрасте никак не сказывалось. Таким образом, короткий вариант SERT-гена «провоцирует» депрессию и при этом тем сильнее, чем больше стрессов человек испытывал в детстве.

Поезд двигался с черепашьей скоростью; пейзаж за окном не отличался разнообразием, — самое время заняться чтением. На выбор были Physiological Medicine, JAMA — the Journal of the American Medical Association, General Archives of Psychiatry и American Journal of Psychiatry. Я перелистала все журналы. Мой взгляд задержался на фразе в начале одной из статей в последнем из них: «Клиническая депрессия — семейное заболевание, отчасти или целиком обусловленное генами»^[57].

Я пролистала статью. В ней говорилось, что, согласно результатам обследования «депрессивных семейств», наследуемость тут составляет примерно 40 %. Все очень похоже на историю моей семьи. Вот, например, линия от прадеда со стороны мамы до меня. Прадедушка Мариус Хансен, о котором я знала только по рассказам родных, пустил себе пулю в лоб; его дочь, то есть моя бабушка, чудом избежала лоботомии — настолько мучительными и долгими бывали у нее приступы депрессии. Эту жуткую историю я очень любила слушать ребенком.

— Мамочка, расскажи, как бабушке чуть не проломили голову, — просила я.

И мама, будучи свидетельницей этой истории — она была тогда подростком, — каждый раз начинала «от печки». Бабушка, трудившаяся всю свою жизнь в поте лица, впала в глубокую депрессию. Настолько глубокую, что ее положили в больницу. Она провела там несколько месяцев, но лучше ей не становилось. Нельзя сказать, что врачи сидели сложа руки. Пробовали даже электрошоковую терапию, однако она не помогла. Бабушка так страдала, что в конце концов было решено прибегнуть к крайнему средству — лоботомии.