Читать книгу - "Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - Дэвид Харви"

все средства к развитию производства превращаются в средства господства над производителем и эксплуатации его; они уродуют рабочего, делая из него получеловека, унижают его, превращая его в придаток машины; уничтожая утомительность труда, они вместе с тем упраздняют его содержание, отчуждают от рабочего духовные силы процесса труда в той же мере, в какой наука соединяется с этим последним на правах самостоятельной силы; они уродуют условия, в которых рабочий трудится, подчиняют его во время процесса труда самому мелочному, злобно-придирчивому деспотизму, превращают всю его жизнь в рабочее время, бросают его жену и детей под джаггернаутову колесницу капитала [Marx, 1967, vol. 1, р. 604; Маркс, 1960, с. 660].

Борьба за сохранение нормы прибыли подталкивает капиталистическую гонку к изучению всех прочих возможностей. Открываются новые линейки продуктов, что означает создание новых желаний и потребностей. Капиталисты вынуждены вновь удваивать свои усилия, чтобы создавать в других новые потребности, тем самым подчеркивая культивацию «аппетитов воображения» и роль «фантазий, прихотей, причуд». Результатом этого становится обострение незащищенности и нестабильности, поскольку массы капитала и работников перемещаются от одной производственной линии к другой, оставляя в опустошенном состоянии целые отрасли, в то время как постоянная изменчивость желаний, вкусов и нужд потребителя становится устойчивым средоточием неопределенности и борьбы. Когда капиталисты ищут новые рынки, новые источники сырья, свежую рабочую силу и новые прибыльные места для производственных операций, обязательно появляются новые пространства. Стремление к перемещению в более выгодные точки (географическое движение как капитала, так и труда) периодически революционизирует международное и территориальное разделение труда, добавляя в нестабильность принципиальное географическое измерение. Возникающая в результате трансформация опыта пространства и конкретного места происходит параллельно с революциями во временнóм измерении, поскольку капиталисты стремятся сократить время оборота своего капитала до «мгновения ока» (см. часть III). Короче говоря, капитализм представляет собой социальную систему, которая интернализирует правила, обеспечивающие для нее возможность оставаться перманентно революционной и разрушительной силой в ее собственной всемирной истории. Таким образом, если «единственное, что можно с определенностью утверждать о модерне, это его неопределенность», тогда несложно увидеть, откуда эта неопределенность проистекает.

Однако Маркс настаивает, что существует единственный работающий принцип, который поддерживает и обрамляет все это революционное беспокойство, фрагментацию и постоянную нестабильность. Этот принцип заключается в том, что Маркс предельно абстрактно называет «стоимостью в движении», или, выражаясь более просто, обращением капитала, который неугомонно и вечно ищет новые способы получать прибыль. Аналогичным образом существуют координирующие системы более высокого порядка, которые, как представляется, обладают определенной силой (хотя Маркс в конечном счете будет настаивать, что эта сила сама по себе преходяща и иллюзорна) привносить порядок в весь этот хаос и помещать траекторию капиталистической модернизации на более стабильную почву. Например, кредитная система воплощает определенную власть регулировать способы использования денег; деньги можно направить в оборот таким образом, чтобы стабилизировать отношения между производством и потреблением, выступать посредником между текущими расходами и будущими нуждами, а также перемещать избытки капитала от одной производственной линии или одного региона к другим на рациональной основе. Но и здесь мы незамедлительно сталкиваемся с главным противоречием, поскольку создание и расходование кредита никогда невозможно отделить от спекуляции. Кредит, согласно Марксу, всегда будет считаться «фиктивным капиталом», поскольку здесь делается некая денежная ставка на производство, которого еще не существует. В результате возникает постоянное напряжение между тем, что Маркс называет «финансовой системой» (кредитные бумаги, фиктивный капитал, всевозможные финансовые инструменты) и «монетарной базой» (до недавнего времени привязанной к таким физически ощутимым активам, как золото или серебро). Это противоречие основано на отдельном парадоксе: деньгам приходится принимать некую ощутимую форму (золото, монеты, банкноты, записи в приходных книгах и т. д.), даже несмотря на то что они являются общим воплощением всего общественного труда. Вопрос о том, какая из этих разнообразных ощутимых репрезентаций является «настоящими» деньгами, обычно вырывается на поверхность в кризисные времена. Что лучше в разгар экономической депрессии – иметь ценные бумаги и сертификаты акций, банкноты, золото, или же банки с тунцом? Из этого также следует, что всякий, кто контролирует ощутимую форму денег (добытчики золота, государство, банки, осуществляющие кредитование), которая является наиболее «реальной» в данный момент времени, обладает громадным социальным влиянием, даже если в последней инстанции «стоимость денег» (парадоксальный термин, который понимает каждый, но технически он означает «стоимость стоимости») фактически определяет совокупная масса производителей товаров и тех, кто производит их обмен. Следовательно, контроль над правилами эмиссии денег оказывается высококонкурентным полем борьбы, которая порождает значительную нестабильность и неопределенность относительно этой «стоимости стоимости». В периоды спекулятивных бумов финансовая система, которая изначально предстает рациональным инструментом регулирования бессвязных тенденций капиталистического производства, превращается в «главный рычаг перепроизводства и сверхспекуляции». В свете известной репутации финансистов, застройщиков и спекулянтов, организующих строительную отрасль, становится более чем понятно, почему постмодернистская архитектура рассматривает себя как нечто из области фикции, нежели функции.

Государство, сформированное в виде системы принудительной власти, обладающей монополией на институционализированное насилие, составляет второй организующий принцип, с помощью которого правящий класс может стремиться навязать свою волю не только оппонентам, но и той анархичной текучести, изменчивости и неопределенности, которые всегда были характерны для капиталистического модерна. Набор инструментов для этого варьируется от денежного регулирования и правовых гарантий прозрачных рыночных контрактов до налоговых интервенций, создания кредита и перераспределения налогов и вплоть до создания социальных и физических инфраструктур, прямого контроля над размещением капитала и труда, а также над зарплатами и ценами, национализации ключевых отраслей, ограничения силы рабочего класса, полицейского надзора и военного подавления и т. п. В то же время государство является территориальным единством, которое борется за то, чтобы навязать свою волю текучему и пространственно открытому процессу обращения капитала. Внутри своих границ государству приходится состязаться с разрозненными силами и фрагментарными эффектами широко распространившегося индивидуализма, быстрым социальным изменением и всей той эфемерностью, которая обычно связана с обращением капитала. Государство также зависит от налогообложения и кредитных рынков, так что процесс обращения капитала может дисциплинировать государства, а те одновременно могут стремиться стимулировать определенные стратегии накопления капитала.