Читать книгу - "Темная сторона изобилия. Как мы изменили климат и что с этим делать дальше - Хоуп Джарен"

В колледже у меня был друг, который ничего не боялся. Гонки на мотоциклах, скалолазание, публичные речи, ночевка среди медведей, иностранные языки, полночные откровения… Не дрогнув, не моргнув глазом этот человек всегда первым брался за что угодно, был открыт всему, что могло ждать его впереди — и дальше.

Когда ему было около 30, его жена родила сына. Здоровый на первый взгляд мальчишка вдруг перестал дышать. На пятый день врачи сообщили: ребенок родился с дополнительной копией хромосомы, которая серьезно повлияла на формирование его сердца и почек. Спустя несколько недель он умер, а мой друг замкнулся в себе. Весь остаток жизни он провел, пытаясь открыться миру снова.

Двести лет назад потеря ребенка не была из ряда вон выходящим событием. В 1819 году в мире из пятерых появившихся на свет детей двое не доживали до пяти лет. Семьи были гораздо больше — в то время женщина в среднем рожала шесть раз за всю жизнь, — поэтому непросто было найти тех, кто не столкнулся бы с этим ужасным горем хотя бы один, а то и два раза. Я родилась в 1969 году, и к этому моменту число подобных случаев уменьшилось наполовину: из пяти новорожденных выживали четверо, среди них оказалась и я. Любая цифра детской смертности будет слишком велика, и все же за последние 50 лет она очевидно снизилась: сейчас в мире лишь один ребенок из двадцати пяти не доживает до своего пятого дня рождения. Семьи тоже стали меньше (в среднем женщина в наши дни рожает всего три раза в жизни), поэтому мы сталкиваемся со столь опустошающей потерей настолько редко, что для многих появление ребенка на свет никак не ассоциируется с ужасом его возможной смерти.

Конечно, в 1819 году роды были опасны не только для ребенка, но и для его матери. Из восьми моих прапрабабушек две умерли родами, а о жизни (и смерти) остальных шести в истории семьи не осталось практически никаких записей. Сто лет назад на сто родов в США приходилась одна смерть матери. С тех пор у нас появились акушерки, медсестры и врачи, а возможность пользоваться стерильными инструментами серьезно снизила риск и для матери, и для ребенка. Благодаря развитию медицинского обслуживания за период с 1930 по 1980 год в США умирала лишь одна роженица из 10 000. Снизить эту планку, увы, не удается и по сей день.

Статистика по смертности во время родов в США лучше, чем мировая. В 1969 году только половина всех родов на планете проходила там, где мать и ребенок могли получить современный уход. К 2013-му доступ к медицинскому обслуживанию получило на 20 % больше женщин, и это уже позволило сократить смертность больше чем наполовину. Сейчас в мире при родах умирает лишь одна из пятисот матерей.

За последние 300 лет материнская и детская смертность в большинстве стран снизилась очень заметно. Если представить, будто все человечество стремительно удаляется от времен, пропитанных пережитой предками болью, можно только порадоваться тому, как далеко мы уже ушли. Пускай впереди еще долгий путь, мы теперь знаем, куда двигаться.

Что вы хотите делать, когда вам будет за 60? Я надеюсь, что все еще смогу кататься на велосипеде. Так и вижу себя неспешно съезжающей с холма в легчайшем облаке тополиного пуха где-нибудь в июне 2034-го. На закате я остановлюсь, привяжу велосипед на парковке у «Таргет Филд» и займу свое место как раз вовремя, чтобы увидеть, как «Миннесота Твинс» за восемь с половиной подач обыгрывают «Янки» со счетом 17:0.

У меня есть все основания строить подобные планы, хотя моему отцу такое и в голову бы не пришло. Он родился в 1923 году, когда средняя продолжительность жизни для новорожденного американца составляла всего 58 лет. Я увидела свет спустя почти пять десятилетий и уже могла рассчитывать дожить до 71 года. Моему сыну придется строить планы на жизнь после 70: он родился в 2004-м, а к тому моменту средняя продолжительность жизни в Америке достигла 78 лет. Как и любой матери, мне присущ исключительный оптимизм в отношении своего ребенка, и я подначиваю его представлять, как он будет жить, перешагнув восьмидесятилетний рубеж. На это у меня тоже есть основания: мой отец, вопреки статистике, прожил 92 года. Он скончался от воспаления легких. Это заболевание часто становится причиной смерти пациентов старше 90 лет, но в целом в нашей стране от него мало кто умирает, так что папа и тут оказался исключением из правил.

А ведь у него, например, были все шансы погибнуть во Второй мировой войне: между 1939 и 1945 годами с фронта не вернулись более 400 000 американцев, но он выжил. Меньше чем за десять страшных военных лет было убито примерно 15 млн солдат и 45 млн мирных жителей. За 70 с лишним лет, прошедшие с тех пор, человечество не видело подобных потерь. Число погибших в вооруженных конфликтах по всему свету, согласно последним данным, сейчас составляет около 50 000 в год.

Насилие уносит куда больше жизней, чем война: 500 000 человек ежегодно умирает от чужих рук. Но даже эти цифры меркнут в сравнении с количеством самоубийств: почти 800 000 за 2016 год, из них 50 000 — на территории Америки. Мы жестоки по отношению к другим, но к самим себе относимся еще хуже.

А еще люди просто умирают от болезней — и этим смертям несть числа. Все равны перед лицом Смерти, так что вы не удивитесь, если я скажу, что эти данные примерно одинаковы для всех стран, будь они бедными, богатыми или среднего достатка. Ежегодно каждый сотый человек на планете заболевает и уходит из жизни. Конечно, не везде болеют одним и тем же — в первую очередь это связано с состоянием экономики. В богатых государствах на первое место (одна из каждых четырех смертей) выходят заболевания сердца и инсульты. Наравне с раком, диабетом и заболеваниями почек они ответственны примерно за половину всех летальных исходов в странах с самым высоким уровнем жизни. Все эти недуги опасны сами по себе, но их роднит одно важное свойство: они не заразны.