Читать книгу - "Событие. Философское путешествие по концепту - Славой Жижек"

Немецкое выражение «rückgängig machen», обычно переводимое как «аннулировать, отменить, расторгнуть», имеет более точное дополнительное значение – «обратить что-либо вспять, сделать так, как будто бы его не было». Сравнение между «Женитьбой Фигаро» Моцарта и фигароподобными операми Россини послужит здесь поясняющим примером. В работе Моцарта освободительный потенциал пьесы Бомарше выдерживает давлениецензуры – вспомните только концовку, в которой граф вынужден просить прощения у своих подданных на коленях (не говоря уж о взрыве коллективного «Viva la libertà!» в финале первого действия «Дона Жуана»). Захватывающее достижение «Севильского цирюльника» Россини следует мерить этим стандартом: Россини взял пьесу, являющуюся символом французского буржуазного революционного духа, и полностью ее деполитизировал, превратив в чистую оперу-буффа. Неудивительно, что золотые годы Россини длились с 1815-го по 1830-й – это были годы реакции, годы, в которые европейские державы бились над невозможной задачей Ungeschehenmachen, отменой сделанного, поворачиванием предыдущих революционных десятилетий вспять. Так поступил Россини при сочинении своих великих комических опер: они пытаются вернуть к жизни невинность дореволюционного мира. Россини не ненавидел новый мир и не боролся с ним – он просто сочинял музыку так, как будто бы годы с 1789-го по 1815-й не существовали. Он, таким образом, был прав, когда (почти) перестал писать после 1830-го и занял удовлетворенное положение бонвивана, живущего в свое удовольствие. Этот выбор был единственно этически оправданным, и его долгое молчание сравнимо с молчанием Яна Сибелиуса.

Так как французская революция является Событием современной истории, разрывом, после которого «ничто не осталось таким, как было», здесь стоит задаться вопросом: поджидает ли каждое Событие подобная возможная участь «поворота вспять», рассобытиезации? Известная формула «Je sais bien, mais quand même…» («Я прекрасно знаю, но все же…») указывает на двоякое отношение субъекта к некой сути – субъект знает, что это правда, но не может по-настоящему принять эту правду, как, например: «Я прекрасно знаю, что мой сын убийца, но все равно не могу в это поверить!» Можно представить подобное двоякое отношение к Событию: «Я прекрасно знаю, что не было никакого События, просто обычный ход вещей, но, может быть, к несчастью, все же… (я верю, что) оно произошло». И – что еще интереснее – может ли Событие быть не непосредственно отрицаемым, но отрицаемым ретроактивно? Представьте общество, полностью принявшее как часть своей этической сущности великие современные принципы свободы, равенства, демократических прав, обязанности общества предоставить образование и базовое медицинское обслуживание всем своим членам, в котором расизм и сексизм считаются неприемлемыми и нелепыми – нет необходимости даже аргументировать против, скажем, расизма, так как любой человек, в открытую пропагандирующий расизм, воспринимается как странный эксцентрик, к которому просто невозможно относиться серьезно. Но затем, шаг за шагом, хотя общество продолжает на словах отдавать дань этим принципам, они фактически лишаются своей сути. Пример из новейшей европейской истории: летом 2012-го Виктор Орбан, правый премьер-министр Венгрии, заявил, что в Центральной Европе должна быть учреждена новая экономическая система,

…и будем надеяться, что нам поможет Бог, и нам не придется придумывать новый тип политической системы вместо демократии ради экономического спасения <…> Сотрудничество – вопрос силы, а не намерений. Возможно, есть страны, где дела обстоят не так, например, страны Скандинавии, такой полуазиатский сброд, как мы, может объединиться, только если применить силу^[122].

Ирония этих слов не ускользнула от некоторых старых венгерских диссидентов: когда Советская армия вошла в Будапешт, чтобы подавить антикоммунистское восстание 1956 года, испытывающие трудности венгерские власти обращались к Западу: «Мы защищаем Европу!» (конечно же, от азиатских коммунистов). Теперь, после падения коммунизма, христианское консервативное правительство рисует как своего главного врага многонациональную либеральную демократию и общество потребления, олицетворяемое современной Западной Европой, и призывает к новому, более органичному порядку на замену «беспокойной» либеральной демократии последних двух десятилетий. Так же, как фашисты говорили о «плутократическом большевистском заговоре», коммунисты (бывшие) и либеральные «буржуазные» демократы рассматриваются как две личины одного и того же врага. Неудивительно, что Орбан и некоторые его сторонники много раз выражали симпатию по отношению к китайскому «капитализму с азиатскими ценностями» и рассматривали «азиатский» авторитаризм как решение экскоммунистической угрозы, так что, если Орбан окажется под избыточным давлением со стороны Евросоюза, мы вполне можем представить, что он обратится к Китаю: «Мы защищаем Азию!»