Читать книгу - "Как мыслят леса. К антропологии по ту сторону человека - Эдуардо Кон"

Гигантский муравьед – это знак. Чтобы понять, что такое муравьед, и разобраться в отличающей его конфигурации (в том, например, что его морда удлиненная, а не какая-нибудь еще), необходимо принять во внимание то, что муравьед описывает, а именно значимое окружение, к которому он все лучше приспосабливается посредством описанной выше динамики. Следовательно, несмотря на свою материальность, семиозис никогда не ограничивается телом. Он описывает нечто отсутствующее: семиотически опосредованное будущее окружение, потенциально соответствующее окружению, к которому приспособились предыдущие поколения (см. Главу 1).

Живой знак – это предсказание того, что Пирс называет привычкой (см. Главу 1). Таким образом, это ожидание закономерности, ожидание того, что еще не существует, но, вероятно, появится. Морда – продукт того, чем она не является, а именно той возможности, что в окружении, где будет жить узкомордый муравьед, будут муравьиные туннели. Она является продуктом ожидания или материализованной «догадки» относительно того, что несет в себе будущее.

Это результат другого важного отсутствия. Как я ранее упоминал, морды и их приспособленность к окружающему миру являются результатом всех предыдущих неправильных «догадок», то есть прошлых поколений, чьи морды не настолько напоминали мир муравьиных туннелей. Поскольку морды этих протомуравьедов приспособились к геометрии муравьиных туннелей хуже, чем морды других, их формы не прошли проверку временем.

Стремление самостей предсказать «отсутствующее» будущее также проявляется в предполагаемом поведении собак Америги. Женщины представили себе, что собаки облаивали то, что, по их твердому убеждению, было оленем. Вернее сказать, они, вероятно, лаяли на что-то большое и рыжевато-коричневое. Но, к сожалению, пума тоже большая и рыжевато-коричневая. Семиотически опосредованное будущее – возможное нападение на то, что казалось оленем, – повлияло на настоящее. Оно повлияло на решение собак – «такое глупое», как мы можем сейчас судить, – преследовать существо, казавшееся им добычей.

ЖИЗНЬ И МЫСЛЬ

Родословная знаков может простираться в будущее в качестве эмерджентной привычки, если каждое новое воплощение будет интерпретировать предыдущее таким образом, чтобы самому быть интерпретированным будущим воплощением. Это в равной степени относится и к биологическому организму, чье потомство может выжить или не выжить в будущем, и к этой книге: изложенные в ней идеи могут быть или не быть восприняты мышлением будущего читателя (см. Peirce, CP 7.591). Этот процесс и образует жизнь. То есть любая жизнь – человеческая, биологическая или даже (когда-нибудь в будущем) неорганическая – будет спонтанно проявлять эту материализованную, локализованную, репрезентативную и предсказывающую динамику, которая передает, усиливает и распространяет склонность следовать некой привычке в своих будущих воплощениях. Можно также сказать, что живой стоит считать любую сущность, которая является локусом предметности в родословной таких локусов, потенциально распространяющихся в будущее. Зарождение любой жизни где-либо во вселенной также обязательно знаменует возникновение семиозиса и самости.

Оно также знаменует возникновение мысли. В силу своей врожденной семиотичности живые организмы – как человеческие, так и нечеловеческие – демонстрируют то, что Пирс называет «научным разумом». Под «научным» он подразумевает не человеческий, сознательный или даже рациональный разум, а всего лишь тот, который «способен учиться на опыте» (CP 2.227). В отличие от снежинок, самости могут учиться на опыте. Иными словами, с перспективы описанного мной семиотического процесса, они могут расти. А это, в свою очередь, говорит нам о том, что самости мыслят. Их мышление не обязательно проходит в том времени, которое мы шовинистски называем реальным (см. Dennett, 1996: 61). То есть оно не обязательно происходит в жизни одного организма, ограниченного своим телом. Биологические ряды поколений также мыслят. Из поколения в поколение они могут опытным путем познавать окружающий мир, таким образом демонстрируя свой «научный разум». Подводя итог вышесказанному: поскольку жизнь семиотична, а семиозис живой, мысль и жизнь стоит рассматривать как «живую мысль». В основе развиваемой мной антропологии по ту сторону человека лежит более глубокое понимание тесных взаимоотношений, связывающих жизнь, самость и мысль.

ЭКОЛОГИЯ САМОСТЕЙ

Экосистему тропиков структурирует семиотическое качество жизни, то есть тот факт, что принимаемые жизнью формы являются результатом того, как живые самости репрезентируют окружающий мир. И хотя любая жизнь семиотична, это семиотическое качество усиливается и становится более заметным в тропическом лесу, где обитает беспрецедентное количество самых разных видов самостей. Поэтому я ищу способ проанализировать то, как мыслят леса; тропические леса усиливают и поэтому делают более заметным для нас то, как мыслит сама жизнь.

Репрезентируемые самостями миры состоят не только из вещей. Их в значительной степени образуют и другие семиотические самости. По этой причине я называю сеть живых мыслей в лесах Авилы экологией самостей. Эта экология самостей в Авиле и ее окрестностях включает руна и других людей, взаимодействующих с ними и с лесом, а ее структуру обуславливает не только множество видов живых лесных существ, но также, как будет описано далее в этой книге, духи и мертвецы, делающие нас, живых, теми, кто мы есть.

То, как различные существа репрезентируют другие виды существ, и то, как другие виды репрезентируют их, структурирует жизнь в лесах Авилы. Например, раз в год колонии муравьев-листорезов (Atta spp.), чье присутствие обычно заметно только по длинным шеренгам рабочих, несущих в свои гнезда кусочки растительности, собранной ими с верхушек деревьев, меняют свою деятельность. В течение нескольких минут каждая из колоний, находящихся на большом расстоянии друг от друга, одновременно исторгает сотни полных крылатых муравьев-воспроизводителей; эти муравьи устремляются в утреннее небо, чтобы спариться с муравьями из других колоний. Данное событие влечет за собой ряд проблем и возможностей, которые, по сути, его и формируют. Как муравьям из удаленных колоний удается координировать свои полеты? Как хищникам получить доступ к этому богатому, но кратковременному источнику провианта? И какие стратегии муравьи используют, чтобы избежать встречи с хищниками? Отяжелевшие от жира крылатые муравьи – изысканное угощение и для жителей Авилы, и для многих других обитателей Амазонии. Их высоко ценят и называют просто аньангу, то есть муравьи. Поджаренные с солью муравьи – настоящий деликатес и важный источник продовольствия: когда они вылетают, их собирают в большом количестве. Как людям удается предугадать, когда именно муравьи на несколько минут в году покинут свои подземные гнезда?

Определение времени полета муравьев сообщает нам кое-что о том, что делает дождевой лес таким, каков он есть: эмерджентной, расширяющейся и многоуровневой какофонической сетью взаимообразующих живых и растущих мыслей. Поскольку в этой части экваториальных тропиков нет выраженной сезонности температур и солнечного света, равно как и периода весеннего цветения, здесь не существует какого-либо устойчивого признака, находящегося вне взаимодействий между лесными существами, который позволил бы определить или предсказать время полета муравьев. Расчет времени этого события – результат слаженного предсказания сезонных метеорологических закономерностей, а также координирования между различными конкурирующими и интерпретирующими видами.