Читать книгу - "Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике - Мартина Лёв"

1. Во-первых, сорокалетнее “забвение пространства” (Konau 1977), характерное для большей части социологических и социально-экономических теорий современного общества – от расхожих теорий действия и коммуникации (которые обычно исходили из приоритета фактора времени, а не пространства, и уж точно не пространства-времени) через неомарксизм, теорию систем и теории дифференциации вплоть до неолиберальной экономической теории. В Германии эта слепота в отношении пространства, естественно, сохранялась особенно долго (для здешнего стиля основой послужила поздняя рецепция, которая сразу была окрещена “пугающим ренессансом” пространства, – например, в критической социологии (Maresch/Werber 2000) и в немецкоязычной социально-экономической географии (Miggelbrink 2002)). Социология, которой полагалось бы этим заниматься (социологическая урбанистика и регионалистика), помешала в этом сама себе, непоколебимо зафиксировавшись на таких священных концепциях, как “постфордизм” или “общество услуг”. И даже новейшая попытка критики с позиций “переднего края науки” (Häußermann/Kemper 2006) и близко не подошла к тому, чтобы увидеть эволюционную взаимосвязь пространства и знания.

2. Вторая парадигматическая ошибка связана, как мы видели, с длинной тенью, которую отбрасывает парадигма информационного общества. При поддержке концепции, изложенной во влиятельном фундаментальном трехтомнике Кастельса, взаимосвязи между пространством и знанием были схематизированы за счет почти полной, если не совсем полной глобальной виртуализации критериальных форм пространства. Вследствие этого при построении теорий процессы обмена и перевода (“knowledge spillovers”) представлялись упрощенно по принципу всемирных – и в этом смысле не имеющих своего места – потоков информации как потоков знания (“space of flows”). Для немецкоязычного ареала, например, Хартмут Шпиннер конструировал “порядки знания”, фиксированные на информации, в которых принципиальное различение информации и знания даже бичевалось как специфически немецкий гуманитарный дуализм, подлежащий окончательному преодолению. Интересно, что недавно о центральном моменте коэволюции пространства и знания напомнил Билл Гейтс (Gates 2006: 100): “Если информация хочет быть свободной [в смысле – внепространственной – У.М.], то знание гораздо более «липко» – его труднее передавать, оно более субъективно, его не так легко определить”. Поэтому Гейтс совершенно справедливо формулирует действительно главную проблему, стоящую перед новым поколением программного обеспечения: выйти за пределы информационной парадигмы в направлении парадигмы знания, в частности – в направлении распознавания структур релевантности, паттернов, оценок и отборов информации. Остается посмотреть, в интересах каких режимов знания затевается этот парадигмальный скачок. Во всяком случае, здесь нет и следа того эссенциализма немецких гуманитариев, о котором заявляет Шпиннер.

В этом смысле забвение пространства и парадигма информационного общества до конца 90-х годов XX в. образовывали “ось зла”. Под их влиянием тема взаимосвязи пространства и знания была забыта, лишена легитимности, и в дискурсе ей отводился статус иррелевантной. Элементами этой могущественной дискурсивной “оси” были, как показано выше, во-первых, предположение об универсальности эпистемического знания (под знаком квазиплатоновского универсализма истины); во-вторых – технократический подход (“слева” или “справа”, от Шельского до Хабермаса); в-третьих – интерпретация стремительно возрастающих скоростей передачи данных под углом зрения парадигмы информационного общества; в-четвертых, теоремы модернизации, продиктованные теориями дифференциации и времени действия; и наконец, тривиализация пространственных факторов средствами массовой коммуникации, говорившими о “глобальной деревне” (McLuhan 1964). Кульминацией сочетания этих дискурсивных модулей стала краткая, как короткое замыкание, формулировка теории информационного общества, провозгласившая окончательную “смерть расстояния” (Cairncross 1997).

Есть, разумеется, похвальные исключения из этой общей картины, нарисованной выше. Назову хотя бы (взяв для примера немецкоязычный ареал) три дисциплинарных контекста таких исключений, в которых сохранялась возможность построения концепций, исходивших из коэволюции пространства и знания: