Читать книгу - "Машинерия портрета. Опыт зрителя, преподавателя и художника - Виктор Меламед"

Искусство находится в перманентном поиске новых впечатлений, вечно пытается удивить зрителя и самое себя. То, что находят большие художники, эпигоны затем растаскивают на впечатления помельче и постепенно лишают первоначальной энергии.

Самые радикальные течения в искусстве со временем превращаются в собственную противоположность, в банальность. Любая форма, любой прием рано или поздно перестает работать. Трудно представить, как шокировало публику первое абстрактное искусство, когда смотришь на вдохновленные Кандинским обои. Та же история с авангардным джазом, обложками хеви-металлических пластинок, матерными словами в литературе. Мы засыпаем на голливудских боевиках, несмотря на скорость и интенсивность действия, так как знаем, что будет дальше. Теоретик искусства Виктор Шкловский называл это автоматизацией: если восприятие становится поверхностным, незатрудненным, внимание зрителя не включается, искусство перестает быть искусством.

Антоним автоматизации Шкловский нарек остранением. Вместо того чтобы лить текст плавным потоком, русские писатели начала XX века (Андрей Белый, Андрей Платонов) принялись намеренно сгущать вещество языка, подбирая трудные для восприятия звуковые сочетания и метафоры, тормозя читателя в каждой фразе. Лев Толстой, наблюдая людей глазами лошади, заставляет нас сомневаться в разумности самых простых поступков и диалогов. Художник, рисуя предмет так, будто видит его впервые, делая его странным, вместе с нами переосмысливает всё, что мы знаем об этом предмете, о мире и о языке. Остранение возможно на всех уровнях, от необычного синтаксиса в прозе до новых форм и языков искусства.

С графикой есть проблема, которая в этом контексте кажется подарком: в ней цвета, формы, пространство – всегда странные, остранение происходит как бы само собой. Даже в самом реалистичном изображении, даже в фотографии, как бы мы к ней ни привыкли, происходят как минимум три странных события: движущиеся объекты становятся неподвижными, объемные не поворачиваются при смещении точки зрения, всё изображенное меняет масштаб. Узнавая объект, мы подспудно удивляемся тому, насколько он одновременно равен и неравен прототипу. Этот куб Неккера – всегда событие для зрителя.

Любое изображение – чудо, даже самое простое и банальное. Мы переживаем его независимо от того, по вкусу ли оно нам: умиляемся пушистым мишкам и диснеизированным портретам, впечатляемся радужными закатами на уличных вернисажах, отшатываемся от хеви-металлических скелетов. Уже потом, если доходит дело до эстетического анализа, мы пытаемся высокомерно отменить первое впечатление, скрыть его от себя. Общеупотребительные приемы позволяют быстро прийти к впечатляющему результату и в первую очередь впечатлиться самому. Чтобы заставить себя искать новые подходы и сценарии, нужно серьезное усилие.

Филип Бёрк

Портрет Джулии Робертс

На первом этапе обучения графике мы учимся добиваться ясности, а на втором, как говорит книжный дизайнер Евгений Корнеев, «можно переходить к созданию проблем для зрителя – в игровых дозах». Любой прием, если выкрутить ручку его громкости или применить в неожиданном контексте, остраняет. Специфические для каждого автора приемы остранения не только задерживают внимание зрителя, но и создают тот уникальный опыт, который позволяет ему узнать работу художника по крошечному фрагменту.

Филип Бёрк намеренно взламывает образ, радикально заостряя цветовые контрасты. Гротескное искажение лица лучше всего работает там, где не создает комического эффекта, а добавляет энергии распаду образа, волнообразным разрушительным колебаниям формы.

Остранение – не просто способ включить внимание зрителя. Это именно та сила, которая выталкивает самих художников из зон безопасности, принуждает их искать новые ходы. Вероятно, самый известный пролонгированный эксперимент в остранении – портреты Пабло Пикассо. Именно изображая конкретных людей, Пикассо добивался максимального контраста между свободной формой и знакомым зрителю образом. Портреты Пикассо – безусловные чемпионы по количеству зрительских насмешек и плевков, но провокация заложена в них вполне осознанно. Не удовлетворившись инструментарием европейской художественной школы, Пикассо искал новых впечатлений и нашел их в традиционном искусстве Берега Слоновой Кости, а затем и всей Центральной и Западной Африки. Это искусство не поддается анализу в логике европейского искусства, которое большую часть своей истории училось точно воспроизводить видимую действительность. Вдобавок, Африка, даже если вычесть Сахару, всё еще вдвое больше Европы, и генетическое разнообразие экваториальной расы больше, чем европеоидной и монголоидной вместе взятых.

О культурном разнообразии можно спорить, но в разных регионах Африки сформировались совершенно разные художественные системы. Взрыв от столкновения европейского и африканского визуальных мышлений в руках Пикассо был настолько мощным, что множество художников до сих пор питается его энергией. Но к африканскому искусству стоит обращаться и напрямую, это неиссякаемый источник вдохновения и конкретных пластических идей, источник остранения.