Читать книгу - "Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук  - Юн Эльстер"

Мне так нужна эта книга, что я готов украсть ее из библиотеки, но при этом я хочу вести себя морально.

Перед лицом хулигана я одновременно испуган и разгневан, мне хочется убежать и в то же время ударить его.

Я хочу, чтобы все дети получали государственное образование, но вместе с тем хочу, чтобы мой ребенок ходил в частную школу и получил самое лучшее образование.

Мне нужен кандидат, выступающий в поддержку абортов, но одновременно поддерживающий снижение налогов.

Я хочу курить и при этом сохранить здоровье.

Если мне делают выгодное, но нечестное предложение, мне хочется одновременно отклонить его по второй причине и принять – по первой.

Я хочу жертвовать на благотворительность, но в то же время соблюдать собственные интересы.

Я испытываю соблазн изменить жене, но также хочу сохранить брак.

Как разрешается конфликт этих мотиваций? Общий ответ должен быть таким. Когда речь идет о ситуации, в которой «победитель забирает все», так что никакой (физический) компромисс невозможен, побеждает более сильная мотивация^[73]. Если забота о ребенке для меня важнее, чем озабоченность образованием детей вообще, я пошлю его в частную школу. Если моя неприязнь к абортам сильнее, чем озабоченность налогами, а кандидат, предлагающий обе опции, отсутствует, я буду голосовать за того, кто против абортов и за повышение налогов. Если кто-то предложит мне три доллара из общего фонда десять долларов, намереваясь оставить все остальное себе, я приму это предложение. Если мне предложат всего два доллара, я отвергну это предложение^[74]. Когда компромисс возможен, более сильная мотивация оказывает большее воздействие, чем слабая. Курильщик может снизить потребление сигарет с тридцати до десяти в день. Демонстрируя широту своего альтруизма, я могу тратить 5 % моего дохода на благотворительность^[75].

Это не совсем неверный, но слишком простой ответ, так как идея сильной мотивации сложнее, чем предполагают эти подобранные на скорую руку примеры. Мотивация может быть обязана своей силой чисто психическому потенциалу; вот почему, например, инстинктивные мотивы зачастую гораздо сильнее того, что Мэдисон называл слабым голосом разума. Но сильной может оказаться мотивация, которую агент активно одобряет, в силу того, что она высоко оценивается обществом. По сути культура имеет свою нормативную иерархию мотиваций. При прочих равных условиях человек скорее совершит данное действие, руководствуясь мотивом А, чем мотивом Б, поскольку А выше стоит в иерархии. Это метамотивации, желания, запускаемые желаниями определенного рода^[76]. Даже будучи более слабыми с точки зрения инстинктивности, они в конце концов могут возобладать над другими мотивациями.

Эгоистический интерес, особенно страсть, часто демонстрирует определенное преклонение перед разумом^[77]. Сенека говорил: «Разум желает, чтобы решение, которое он принимает, было справедливым, гнев желает, чтобы решение, которое он принимает, казалось справедливым». Поскольку существует огромное множество внешне достоверных концепций разума, справедливости и честности, вполне возможно представить решение, принятое в гневе, как разумное. Суды над коллаборационистами в странах, оккупированных нацистской Германией во время Второй мировой войны, зачастую были ведомы жаждой мести. Но из-за преклонения перед разумом в сочетании с желанием отмежеваться от беззаконной практики оккупационных режимов новые лидеры представляли жесткие меры как основанные на справедливости, а не на эмоциях. Человек может иметь первоочередной заинтересованность в том, чтобы не жертвовать на благотворительность, и во вторую очередь хотеть, чтобы его не считали побуждаемым исключительно личным интересом. Из преклонения перед разумом он может принять философию благотворительности (глава II), которая оправдывает небольшие пожертвования. Если другие жертвуют много, он займет утилитаристскую позицию, делая небольшие взносы, а если другие жертвуют мало, он будет действовать так же, руководствуясь соображениями честности.

В этом случае разум не играет независимой роли. Он лишь постфактум оправдывает действия, которые совершались на совсем иных основаниях. Конфликт не разрешается, а загоняется под ковер. В других случаях поиск оправданий, отсылающих к разуму, может изменить поведение. Если я применяю к благотворительности подход, основанный на честности, когда другие делают небольшие взносы, то мне придется следовать за ними, если они начинают жертвовать больше. Та же самая потребность в самоуважении, заставившая меня оправдывать эгоистическое поведение соображениями беспристрастности, мешает мне изменить концепцию беспристрастности теперь, когда она больше не действует в мою пользу. Мы можем вообразить, что в «Короле Лире» Бургундия и Франция влюбились в Корделию из-за ее перспектив, но только Бургундия была так мало озабочена своим имиджем, чтобы смочь отбросить эмоции, когда они стали противоречить ее интересам. Это тот случай, когда интерес отступает перед страстью, а не перед рассудком, принимая по внимание, что страсть (скорее эта конкретная страсть) стоит выше, чем эгоизм в нормативной иерархии. Другие чувства, как, скажем, зависть, вполне могут расположиться на более низкой ступени в сравнении с эгоизмом. Часто при этом мы можем наблюдать попытки совершать такие основанные на зависти поступки, которые могут быть убедительно представлены в качестве эгоистических. Действия, которые нельзя выставить в этом свете, совершаться не будут.