Читать книгу - "Кризис среднего возраста. Записки о выживании - Дэрил Шарп"

— Тогда у вас получается картина, похожая на эту диаграмму:

у человека, увлеченного спекулятивным, абстрактным мышлением, интуиция и мышление действуют вместе; мышление и ощущение, соединяясь, дают эмпирическое мышление и так далее.

Норман изучал мой рисунок.

— Откуда вы знаете, какая ваша функция является высшей, а какая — подчиненной?

— Это непросто, — ответил я, — потому что, когда человек находится под воздействием комплекса, все его функции эмоционально искажаются. Мы не можем видеть объективной картины, не можем думать, испытывая гнев; даже ощущение счастья окрашивает способ, нашего чувствования людей и неодушевленных предметов; мы не можем оценить объективно, что для нас приемлемо, если мы вышли из себя; и все наши возможности сразу исчезают, когда мы находимся в депрессии. У вас не может быть полной уверенности в том, что вы действуете правильно, если на вас оказывает влияние комплекс.

— Теперь я совсем запутался, — сказал Норман.

Хорошо, подумал я. Мудрость начинается с путаных мыслей.

— Применение модели Юнга — это способ самонаблюдения в повседневной жизни.

— Как это происходит? — спросил Норман.

— Вступая во внешний мир, вы себя спрашиваете: «Как мне поступить в этой ситуации или с этим человеком? Что это даст? Действительно ли мои поступки и способ моего самовыражения отражают мои суждения (то есть мышление и чувствование) и мое восприятие (то есть ощущение и интуицию)? А если нет, то почему? Какие комплексы активно воздействуют на меня? На что именно? Как и почему у меня все запуталось? Что это говорит о моей психологии? Что я могу с этим сделать? Что я хочу с этим сделать?»

Норман задумался.

— А что вы скажете об интроверсии и экстраверсии? — спросил он.

— Хороший вопрос. Это два совершенно противоположных способа адаптации к миру. Интроверт нетороплив и погружен в себя; экстраверт открыт и всегда готов действовать, любит встречаться с людьми. — Я задумался. — Это слишком грубое упрощение; лучше почитайте Юнга.

— Как вы думаете, понимание типологии помогло бы мне и Нэнси? — спросил Норман.

Я кивнул.

— Возможно. Все может быть. Вы можете подумать об этом, имея в виду ваших детей. Иначе у вас могут появиться ожидания того, что просто не может случиться.

Норман сложил свои записи в папку, собираясь уходить.

— У вас есть друзья, которые никогда не слышали о типологии Юнга?

— Да, конечно.

— Как вы их терпите?

Я пожал плечами:

— Я играю с ними в покер. И выигрываю.

Норман положил мою книгу о психологических типах в свою папку. В дверях он остановился.

— Итак, по вашему мнению, к какому типу отношусь я? спросил он.

Я ждал этого. Норман захотел сэкономить на своей работе.

— Я не знаю. У вас не наблюдается явно выраженных функций. Вы еще воплощаете в себе кастрюлю кипящего супа.

Он вздрогнул.

— Только не принимайте это на свой счет. — Я пожал ему руку. — Такими являются подавляющее большинство людей.

Всю последующую ночь я мысленно возвращался ко времени, когда жил с Арнольдом в Цюрихе. Общаясь с ним, я приблизительно столько же узнал о типологии, сколько читая Юнга.

Арнольд был восторженной интуитивной личностью. Когда он приехал, я встретил его на станции. Это был третий поезд, который я встречал. Соответственно типу своей личности, в своем письме он не указал номер поезда. Соответственно типу своей личности, я его ждал.

— Я снял дом в деревне, — сказал я ему, взяв его чемодан. Замок на чемодане был сломан, а стягивающие ремни разорваны. Одного колесика не хватало. — Двенадцать с половиной минут на поезде, который никогда не опаздывает. В доме зеленые ставни и обои в горошек. Хозяйка была очень добра, и мы можем изменить обстановку в комнате так, как хотим.

— Отлично, — отозвался Арнольд, держа газету над головой.

Дождь лил, как из ведра. Он был без шляпы и забыл взять с собой плащ. Слава богу, на нем были шлепанцы. Мы не могли найти его багаж, так как в соответствии с регистрацией, его должны были доставить в Люцерну.

— Что Люцерна, что Цюрих, — это все равно Швейцария, сказал он философски.

Сначала это меня немного изумляло. В то время мы еще не слишком хорошо знали друг друга. Я не знал, что от него можно было еще ждать. У меня еще никогда не было таких близких отношений ни с одним человеком… скажем, так не похожим на меня.

Для Арнольда время не значило ничего. Он пропускал поезда, не обращал внимания на условленное время встречи. Он всегда опаздывал на занятия, а когда, наконец, нашел себе подходящую комнату, то не знал, о чем писать. Был ли у него целый чемодан денег или не было ни гроша, — все равно у него никогда не было никакого бюджета. Он был не в состоянии отличить запад от востока и мог потеряться в любом месте, выйдя из дома. А иногда и внутри дома.

— Нам нужна собака-ищейка, — пошутил я.

— Нет, не нужна, пока ты продолжаешь бродить вокруг, ухмыльнулся он.

Он оставил гореть плиту на всю ночь. Он никогда не гасил свет. Пока он сидел на пороге и созерцал небо, все кастрюли выкипали, мясо превращалось в угли. На кухне всегда стоял запах горелых тостов. Он терял свои ключи, свой бумажник, свои учебные записи, свой паспорт. Я ни разу не видел его в чистой рубашке. В своей старой кожаной куртке, мешковатых джинсах и разных носках он был похож на лодыря.

В его комнате всегда был бардак, словно недавно по ней прошел смерч.

— Глядя на тебя, я схожу с ума, — пробурчал я, завязывая перед зеркалом галстук.

Мне нравится, когда все аккуратно убрано, при этом я ощущаю себя в своей тарелке. Тогда я точно знаю, что где находится.

На моем столе всегда порядок, в комнате всегда прибрано. Выходя из дома, я выключаю свет, при этом я хорошо ориентируюсь в пространстве. Я ничего не теряю и всегда прихожу вовремя. Я могу готовить и шить. Я всегда точно знаю, сколько денег у меня в карманах. Ничто не может ускользнуть от моего внимания, я всегда замечаю все детали.

— Ты идешь по неверному пути, — заметил я Арнольду, когда тот собрался пожарить яичницу. Это было действительно героическое предприятие. Он не мог найти сковородку, а когда нашел ее, то поставил на холодную конфорку.

— Это реальность в твоем восприятии, — сказал он несколько болезненно. — Черт! — выругался он, обжегшись в очередной раз.

Не стоит приводить дополнительных аргументов в пользу того, что Арнольд был экстравертом, а я — интровертом. Сказанного вполне достаточно. Он приводил домой разных людей в любое время дня и ночи. Мне нравилось уединение, мое личное свободное пространство. Я очень следил за тем, чтобы ежедневно работать за письменным столом. В течение дня я уходил из дома на занятия или, по крайней мере, старался это сделать. Ночью я лежал в постели, накрыв голову подушкой и слушая шум их кутежей.