Читать книгу - "Режим гения. Распорядок дня великих людей - Мэйсон Карри"

Какому художнику или писателю не приходилось в начале карьеры пережить то же чувство? Достижения великих людей прошлого порой ободряют, но чаще лишают остатков мужества. Однако в своих обобщениях Притчетт не так уж прав. Были вечно бодрые и вечно трудящиеся гении вроде Гиббона, не ведавшие сомнений и отчаяния, что гложут нас, простых смертных, – но были и такие, как Уильям Джеймс и Кафка, – великие умы, напрасно тратившие время в ожидании вдохновения, проходившие через периоды творческой засухи и мучительного писательского ступора, сомнений и неуверенности в себе. Большинство же персонажей моей книги находятся где-то посередине между двумя крайностями – стараются работать ежедневно, однако никогда не бывают вполне довольны результатом и пуще всего боятся распуститься, позволить себе праздный денек и прервать плодотворный период.

Всем приходится так или иначе выделять время для работы, но способы, которыми люди организовывают свою жизнь, чтобы справляться с работой, бесконечно разнообразны. Этому разнообразию и посвящена моя книга, и я надеюсь, что читателей она ободрит, а не удручит. В процессе работы я частенько вспоминал строку из письма Кафки его возлюбленной Фелиции Бауэр^[7]. В 1912 г. замученный и тяжелыми жизненными обстоятельствами, и скучной, мертвящей службой Кафка жаловался: «Времени у меня в обрез, сил мало, работа моя – ужас, а дома донимает шум, вот и приходится выкручиваться путем всевозможных уловок, раз уж хорошей и прямой жизни все равно не получилось»^[8].

Бедный Кафка!

Но если несгибаемая трудовая этика Гиббона многих может и напугать, то в отчаянии Кафки мы, как ни странно, обретаем утешение: ведь и нам не дано «хорошей и прямой жизни». Большую часть нашего времени занимает скучная, изнурительная работа, и кафкианские «сложные маневры» – это не столько крайняя мера, сколько идеал: как-нибудь все-таки увильнуть.

Уистен Хью Оден (1907–1973)

^[9]

«Для интеллигентного человека рутина – признак амбиций», – писал Оден в 1958 г. Если так, то Оден отличался редким честолюбием, ибо трудно себе представить более пунктуального человека: пунктуальность была его идеей фикс, и всю жизнь он жил по строжайшему расписанию. «Он постоянно сверяет часы, – отметил человек, побывавший в гостях у Одена. – Еда, выпивка, работа, покупки, разгадывание кроссворда, прибытие почты – все рассчитано по минутам и сопровождается неизменными ритуалами».

Оден верил, что подобного рода казарменная строгость необходима для его творчества, он как бы приучал музу к расписанию. «Современный стоик, – писал он, – знает, что лучший способ обуздать страсть – это обуздать время: определить, что ты хочешь или должен делать в течение дня, и делать это всегда в один и тот же момент каждый день, и тогда страсти не причинят тебе вреда».

Оден вставал в начале седьмого утра, варил кофе и поспешно усаживался работать, лишь несколько минут уделив кроссворду. Лучше всего ему удавалось сосредоточиться с 7.00 до 11.30, и он старался извлечь как можно больше из этих утренних часов. Поэт не уважал «сов» и приговаривал: «Пусть гитлеры^[10] трудятся ночами, честный художник этого делать не будет». После обеда Оден обычно возвращался к работе и засиживался до коктейля. Вечер начинался ровно в 18.30, поэт смешивал себе и гостям изрядной крепости коктейль «Водка-мартини». Подавали ужин с большим количеством вина, а после ужина продолжали пить вино и беседовать. Оден ложился довольно рано, никак не позднее 23.00, а с годами еще раньше – около 21.30.

Сохранить энергию и концентрацию поэту помогали амфетамины – он принимал по утрам бензедрин столь же регулярно, как многие люди принимают таблетку мультивитаминов. На ночь он принимал секонал или другое снотворное. Эта рутина – «химическая жизнь», по выражению Одена, – продолжалась на протяжении 20 лет, покуда таблетки не перестали действовать. Оден причислял алкоголь, кофе, табак и амфетамины к «сберегающим труд принадлежностям» своей «интеллектуальной кухни», хотя и сознавал, что «приспособления эти очень примитивны, то и дело ломаются и могут поранить самого повара».

Фрэнсис Бэкон (1909–1992)

^[11]

Непривычному человеку показалось бы, что Бэкон живет в хаосе. Во всех его студиях царил страшный беспорядок, он ухитрялся обляпать красками стены, мебель была сломана, пол завален книгами, кисточками, бумагами, каким-то мусором. Художник уверял, что опрятность подавляет его творчество. Однако в перерывах между порывами творчества Бэкон жил в роскоши и даже излишестве, по несколько раз в день сытно ел, пил невероятное количество алкоголя, принимал все мыслимые стимуляторы подряд и вообще гулял больше и засиживался по ночам дольше, чем кто-либо из его современников.

Но при всем том Бэкон оставался человеком привычки, и его расписание практически не менялось год от года. На первом месте всегда было искусство, и хотя художник поздно ложился спать, просыпался он с первым лучом света и работал несколько часов подряд, примерно до полудня. Затем начинался очередной длинный день, а за ним следовал вечер удовольствий. Обычно Бэкон приглашал к себе в студию друга, чтобы распить с ним бутылочку вина, или же он отправлялся в соседний паб, потом в ресторан на обед, а дальше по клубам, от выпивки к выпивке. Ужинал он опять-таки в ресторане, снова обходил клубы, наведывался порой в казино, а под утро перекусывал в бистро. Ему еще хватало сил приволочь шатающихся компаньонов к себе домой и выпить с ними на посошок – на что не пойдешь, лишь бы отсрочить встречу с бессонницей. Усыпить себя Бэкон мог только с помощью таблеток, и он пытался расслабиться, перечитывая в постели классические учебники по кулинарии. Спал он в лучшем случае несколько часов, но это не сказывалось на его здоровье. Вся его зарядка сводилась к двум шагам вправо, двум шагам влево перед мольбертом, а представления о правильном питании – к приему чесночных таблеток (здесь он, как и в выпивке, был склонен к большим дозам) и к отказу от яичных желтков, десертов и кофе. Полдюжины бутылок вина и две-три ресторанные трапезы в день шли Бэкону только на пользу. Такой уж у него был метаболизм: алкоголь не туманил мозги, обильная еда не сказывалась на фигуре – во всяком случае до солидного возраста, когда спиртное все-таки начало на него действовать. Более того, изредка случавшееся похмелье Бэкон воспринимал как бонус. «Мне нравится работать с бодуна, – делился он, – потому что мозг так и прыщет энергией и все мысли как никогда отчетливы».