Читать книгу - "Злодеяния нечистой силы - Александр Петрович Аксенов"

„Что ты, Вера, плачешь?“ – спросил я ее, не подходя близко к ней. Она, выругав меня по-площадному, сказала: „Я не Вера, а Иванушка-молодчик, а ты-то зачем пришел?“ и пустила с печи в меня поленом, которое пролетело мимо моей головы и попало в притолоку дверей. Тут я сказал предстоявшим: „Возьмите ее и приведите ко мне“. Четверо сильных мужиков едва стащили ее с печи, а подвести ко мне помогли им другие. Она, между тем, всячески ругала меня и плакала. Несмотря на это, я, накрыв ее епитрахилью, стал читать молитвы над нею об изгнании бесов, и на каждой молитве спрашивал: „Выйдешь ли ты?“ – „Нет не выйду, – отвечал он, – мне и тут хорошо“ – „Не бойся Бога, выйди“. А он в ответ: то „выйду“, то „нет“. Наконец, пришло время идти мне к утрени, и я велел нести ее за собой в церковь. Принесли.

Когда народ собрался, я просил всех стать на колени и усердно молиться Богу об избавлении Веры от беса, а сам опять начал читать молитвы и евангелие. Тогда бес голосом Веры громко закричал: „Ох, ох, ох тошно, тошно мне!“ Заплакала Вера голосом нечеловеческим, приговаривая: „Боюсь, боюсь, боюсь; тошно, тошно мне, выйду, выйду, не мучь меня“. Во все это время я не переставал читать. Потом Вера зарыдала и упала в обморок на пол и стала как мертвая. Так прошло с четверть часа. Я окропил ее свяченой водой, и она пришла в чувство, потом дал ей воды проглотить, и она сотворила молитву, перекрестилась, встала и попросила отслужить молебен Иоанну Предтече.

В приходе моем есть деревня Зайцево. В ней живут крестьяне, принадлежащие к ведомству министерства государственных имуществ, люди достаточные и православные. Но всех достаточнее живут два родные брата в особых домах, оба женатые и имеют детей, только жены их часто ссорятся. Однажды жене младшего брата в хорошую погоду вздумалось пересушить приданое свое имущество, и она развесила его на изгороди своей усадьбы. Часа через два после того, собирая развешенное платье, вдруг видит она на миткалевой своей рубашке вырезанное на груди, против самого сердца пятно, величиною с медный пятачок, и подумала на старшую свою сноху, с которой часто ссорилась; тогда же почувствовала она нестерпимую боль в груди и лом в костях. С этого времени целую ночь не было от нее покоя ни мужу, ни детям: все кричала она, бесилась, требовала ножа или веревки погубить себя и других. Ей не представлялось уже ничего родного, ничего святого; не было ни скромности, ни прежнего благоразумия. Муж ее должен был объявить соседям о ее поступках. Собрались соседи, посмотрели на нее, и все единодушно решили: „Это порча, Надобно везти ее к знахарю-деду для отговора“. Но одна старушка сказала: „Нет, не грешите, не возите ее, а ступай-ка ты к батюшке, пусть он посмотрит на нее“. Приехали за мной. В это время больная начала беситься еще сильнее. Лишь только я появился с крестом и требником в горницу, она вся затряслась и, бледная, как снег, смотрела на меня исподлобья, будто зверь. „Что с тобой, Авдотья?“ – спросил я. – „А тебе что за дело“, – отвечала она. – Ничего». Я велел подвести ее ко мне. Подвели. Когда я стал читать молитвы и евангелие и при этом осенил ее крестом во время чтения, она то тряслась, то плевала, то икала, то была холодна как лед, то делалась черною и краснела. По окончании чтения молитв, я окропил ее свяченой водой, заставил перекреститься, дал ей напиться свяченой воды и спросил: «Легче ли тебе?» Она поклонилась мне в ноги и сказала: «Спасибо вам, батюшка, я теперь здорова, только кости болят». Теперь она совсем здорова.

Из воспоминаний очевидца загадочных явлений в слободе Липцах

Родом я из Черноморья, сын казачьего есаула, воспитывался в Харькове, в качестве войскового стипендиата. Черноморское войско (в 1860 году переименовано в Кубанское) в 40-х годах не имело своей гимназии и для дальнейшего образования детей казачьих офицеров, с успехом окончивших 4-классное войсковое в Екатеринодаре училище, определяло их за свой счет в пансион при I харьковской гимназии, а с окончанием курса – и в харьковский (sic) университет, где в то время оно имело по пяти вакансий. Окончив училище в июне 1848 г., я получил войсковую стипендию в Харькове и в сентябре того же года был принят в первый класс гимназии.

Месяцем раньше в тот же класс поступил своекоштным пансионером и Константин Жандак, которому тогда едва исполнилось 10 лет; мальчик слабый, золотушный и от природы робкий и застенчивый. Как «новичок» он постоянно подвергался всяким школьным испытаниям и под тяжестью их, по выражению товарищей остряков по адресу его «никогда не высыхал от слез». Плохая подготовка также приносила ему свои огорчения. Сам я ранее, еще в училище, прошел школу преследований и всяких издевательств, которую обыкновенно в то время проходили «новички», особенно в закрытых заведениях, а главное как казак способный, по утвердившемуся мнению в пансионе, в видах самозащиты, на самые крайние средства я скоро успел обеспечить в этом смысле свое положение и самым решительным образом принимал на себя защиту гонимого Кости Жандака. В занятиях также постоянно приходилось оказывать ему товарищескую помощь.

Таким образом сближаясь постепенно и часто разговаривая «про домашнее», мы знакомились с нашей семейной обстановкой, в которой росли до поступления в пансион, и, находя в ней много общего, стали еще ближе друг к другу.

Отец Кости, Николай Прохорович Жандак, из дворян Черниговской губернии, начал службу свою в гусарском полку в западных губерниях вольноопределяющимся.

С выслугой срока Николай Прохорович был отчислен от полка, с производством в прапорщики и с зачислением в харьковский гарнизонный батальон. Здесь он также выдвинулся знанием строевой и хозяйственной частей и своею исполнительностью. С производством в поручики он назначен был начальником липецкой конноэтапной команды.

В год моего первого к ним приезда супруга Николая Прохоровича Дарья Ивановна выглядела женщиною средних лет, хотя ей было уже 43 года. Ниже среднего роста, со следами былой красоты, она как бы соперничала с мужем в обходительности, была приветлива, ласкова, предупредительна, по характеру спокойная и ровная в обращении. Плохо говорила по русски и часто конфузилась своих промахов и постоянною своею доброю как бы виноватою улыбкой старалась их заглаживать; поэтому может быть была молчалива и большая домоседка. Хозяйка она была хорошая, обед готовила сама, любила водить птицу, завести огородину, за мытьем белья присматривала неукоснительно. Николай Прохорович относился к жене с