Читать книгу - "Мне 40 лет - Мария Арбатова"

Однако, с навязанной ролью всё равно что-то придётся делать. Джон Апдайк утверждал: «Интервью разрушают мозг писателя, превращают тебя в кретина. Ты повторяешь одно и то же вновь и вновь, и когда это повторение начинает доставлять тебе удовольствие, ты становишься кретином или политиком». С этим трудно не согласиться, и, поскольку здесь видится только два пути, я надеюсь в ближайшее время стать политиком.

Какой была бы история семьи, не вмешивайся в неё то, что Венедикт Ерофеев сформулировал о памятнике Веры Мухиной у ВДНХ: «Рабочий подходит и бьёт меня молотом по голове, потом крестьянка — серпом по яйцам»?

Предположим, моего деда Гаврила не выгнали бы из партии во время чистки; будучи блестящим управленцем, он бы мог успешно возглавить более солидные структуры. И оставшись социально востребованным, не ощущал бы себя несправедливо обиженным, дольше прожил и больше пользы принёс стране.

Предположим, мой дед Илья не вышел бы из партии со скандалом, не ездил на работу из Москвы, а сразу защитил диссертацию, вместо того, чтобы всю жизнь зарабатывать деньги написанием чужих. Стал бы настолько заметным учёным, что ему бы простили двух братьев за границей и одного расстрелянного, не оказался бы «умным евреем при русском царе» (инструкторе ЦК, за которого писал книжки), а превратился со временем в научного патриарха. У него ведь и помимо 12 языков было много преимуществ над коллегами.

Предположим, в этом случае, бабушка Ханна не дёргалась бы за мужем из Москвы и сделала бы педагогическую карьеру. Больше отдаваясь работе, она бы меньше сил тратила на контроль за моей мамой, и мама была бы менее задавленной и неспособной строить собственную жизнь.

Предположим, мой сводный брат Юра не погиб, отец жил бы ради него с первой женой, и к моменту встречи моих родителей мальчику было бы 16 лет. Вряд ли он стал бы препятствием к женитьбе отца. Тем более, что первая жена даже не желала регистрировать брак. Предположим, отец какое-то время метался бы между двух женщин; но не сомневаюсь, что мама одержала бы победу. Потом, предположим, отца бы не выслали в Муром, а оставили преподавать в военной академии. Со временем он бы защитился, стал заведовать кафедрой и т. д.

Предположим, мама не рванула бы за отцом в Муром, а защитила диссертацию и сделала бы научную карьеру. Мы с братом родились бы в центре Москвы, воспитывались спокойными добропорядочными няньками, занятая делом мама не доставала бы отца, он бы дольше прожил.

Предположим, отец бы не умер, когда мне было десять лет. Я начала бы показывать ему стихи. В четвёртом классе я переложила на стихи несколько глав Гюго, но показать отцу сначала стеснялась, а потом — не успела. Я была однозначно литературно одарённым ребёнком, и ему, в отличие от остальных, наверняка было бы на это не наплевать.

Годам к восемнадцати он помог бы мне стать многообещающим дарованием. К двадцати (учитывая его редакционно-издательские связи) — издать книжку и вступить в Союз писателей, как это делали всем писательским детям. В тридцать — я бы рубила воздух ладонями, как Марина Кудимова, напускала на себя многозначительность, как Юнна Мориц, пила и меняла мужей, как Белла Ахмадулина.

В сорок, то есть сейчас, била бы себя в грудь и стонала: «Упаси вас бог родиться с душой и талантом в России!». Относилась бы к происходящему в стране, как вкладчик «МММ» к Мавроди, писать стихи могла бы только желчью и отчётливо понимала бы, что жизнь не удалась.

Большинству людей в нашей семье, а может быть, и в нашей стране не хватало удачи. Есть такой тост: «Я не буду желать здоровья, а пожелаю удачи, потому что на „Титанике“ у всех было отличное здоровье».

Я оглядываюсь назад, на эти сорок лет с удовольствием, напоминая одну высокородную особу, просидевшую 25 лет в лагерях. Ей переломали руки, ноги, потом Красный Крест выцарапал её из России и поселил в благотворительный приют. Она ездила на инвалидной коляске, улыбалась и говорила: «Подумать только, в какое интересное время мы живём!» Впрочем, небесному диспетчеру виднее, когда, куда и зачем расселять нас во времени и пространстве.

Мне сорок лет… иногда кажется, что всё уже было. Иногда кажется, что всё ещё только начинается.

17. 10. 98.