Читать книгу - "Облачно, возможны косатки - Ольга Филатова"

Когда я начала заниматься наукой, меня поразило, насколько научные открытия и прогресс зависят от отдельных людей. Со стороны кажется, что наука – это такая упорядоченная система, которая единым фронтом движется вперед, отодвигая грань неизведанного; что есть какой-то общий план, по которому все исследуется, и каждой проблемой занимаются наиболее компетентные в этом вопросе люди. На самом деле никакого единого фронта нет и в науке царит хаос, ибо она движима одиночками, которые ведут за собой свои группы туда, где им кажется интереснее и перспективнее в плане грантов. Часто открытий в какой-то области не происходит или качество исследований оказывается низким просто потому, что конкретному ученому не хватает нужных знаний и квалификации, а больше никто этой проблемой не занимается. (В следующий раз экзистенциальное потрясение постигло меня, когда я поняла, что то же происходит не только в науке, но вообще везде, – но это уже совсем другая история.)

Эта проблема очень хорошо видна на примере исследований дельфиньего языка. Начались они по инициативе американского нейрофизиолога Джона Лилли, который вскрыл афалину и обнаружил, что у нее большой сложный мозг, по структуре похожий на человеческий. Лилли решил, что нашел «брата по разуму», с которым нужно срочно установить контакт.

Одной из первых его «находок» стали так называемые «дистресс-свисты», или «сигналы просьбы о помощи». Лилли наблюдал несколько случаев, когда раненые или больные животные издавали стереотипные свисты и другие приходили им на помощь. Из этого он сделал вывод, что есть специальный сигнал, которым дельфин просит собратьев о помощи. Эта легенда потом долго переходила из одной книжки в другую. Лилли вообще исходил из простой модели коммуникации, когда у животного есть набор стереотипных звуков, каждый из которых издается в определенной ситуации. Такая схема коммуникативной системы того или иного вида животных почему-то очень часто живет в сознании дилетантов (а в изучении поведения Лилли – нейрофизиолог – был дилетантом; вот что происходит, когда человек берется не за свое дело), хотя на самом деле у большинства видов звуки довольно многозначны^[6].

Дельфины тогда были в тренде из военных соображений, поэтому Лилли получил большой правительственный грант, построил лабораторию и начал учить дельфинов английскому языку. Делал он это всякими экстравагантными способами, в том числе давая им ЛСД и запирая дельфина на длительный срок в доме-бассейне с девушкой. Естественно, ничего хорошего из этого не получилось, а тема исследований языка дельфинов была скомпрометирована на много лет вперед.

Сейчас мы знаем, что неспособность произносить слова человеческой речи совершенно не обязательно означает неспособность к пониманию и передаче абстрактной информации. В работе с человекообразными обезьянами очень успешными оказались попытки обучения животных языку-посреднику (жестовому или иконографическому). Животные научались распознавать множество сигналов, обозначавших предметы, качества или действия, и комбинировали их в последовательности, подобной простым предложениям человеческой речи. Подробно об этом можно почитать в книге З. А. Зориной и А. А. Смирновой «О чем рассказали “говорящие” обезьяны»^[7].

Проводились подобные эксперименты и с дельфинами. Их звали Акеакамаи и Феникс, и жили они в дельфинарии на Гавайях. Исследователи научили их различать жесты, обозначающие несколько предметов (мяч, корзину, обруч и прочий инвентарь), а также несколько действий (положить, принести, прыгнуть через что-то и т. п.), – всего в общей сложности несколько десятков сигналов, которые комбинировались в тысячи двух- и трехсложных предложений. Дельфины (особенно Акеакамаи) продемонстрировали понимание синтаксиса – они различали и правильно выполняли команды «положить мяч в обруч» и «положить обруч на мяч». Кроме того, с помощью рычагов, означавших «да» и «нет», они оказались способны отвечать на вопросы о наличии того или иного предмета в бассейне.

Один такой эксперимент был поставлен и с косаткой по имени Гудрун, обитавшей в океанариуме города Хардервейка в Голландии. Ее научили различать названия нескольких объектов, и она вполне успешно справлялась с этой задачей, но в самый разгар эксперимента косатку продали в другой океанариум, так что довести эксперимент до получения хоть каких-то интересных результатов так и не удалось.

К сожалению, до установления обратной связи – чтобы животное могло само использовать символы в коммуникации с человеком, как «говорящие» обезьяны, – дело не дошло. Что-то в этом роде пыталась сделать Диана Рейс (она пишет о своих экспериментах в книге «Дельфин в зеркале»), но по разным техническим и логистическим причинам из этого так ничего и не получилось. Вообще, проводить подобные эксперименты с дельфинами и тем более с косатками намного проблематичнее, чем с обезьянами, по весьма прозаическим причинам: содержать их гораздо сложнее и дороже. Китообразным нужен бассейн с системой фильтрации, да и едят они побольше. Поэтому содержат их в основном в коммерческих (либо военных) дельфинариях – подавляющему большинству научных организаций это не по карману.

Другие исследователи в это время старались расшифровать звуки естественного дельфиньего языка. В СССР, например, работала группа В. И. Маркова, которая пыталась найти смысл в дельфиньей «речи», деля свисты на категории по форме частотного контура, а потом анализируя составленные из этих свистов последовательности. По результатам этого анализа Марков и его коллеги почему-то решили, что «сигналы комбинируются в тексты», из чего сделали вывод о существовании у дельфинов «коммуникативной системы открытого типа». Правда, на каком основании они пришли к этому заключению, не очень понятно, так как функции свистов оценивать они даже не пытались. Скорее всего, значительная часть описанных ими свистов были сигнатурными, так как именно их дельфины чаще всего издают в изоляции. Группа Маркова не публиковала сонограммы свистов, а приводила только приближенные частотные контуры, так что теперь уже невозможно узнать, какие именно сигналы они анализировали.

Примерно в то же время американцы Т. Лэнг и Х. Смит рассадили дельфинов в разные бассейны и устроили им телефонную связь, прерывавшуюся каждые две минуты. Дельфины охотно пересвистывались по телефону, но в отсутствие связи тоже свистели. Извлечь из полученных записей что-то осмысленное исследователям не удалось.

Самый известный эксперимент по коммуникации дельфинов – опыты Эванса – Бастиана. Дельфины находились в бассейне, разделенные непрозрачной перегородкой, но могли слышать друг друга. У каждого животного в отсеке была пара рычагов, и они должны были синхронно нажимать на левый или правый рычаг в зависимости от режима горения лампочки (непрерывное или мигание), которую видел лишь один из них. Если оба дельфина нажимали правильно, оба получали рыбу, если кто-то из них ошибался, то рыбу не получал никто. С этой задачей дельфины справились – т. е. первый смог как-то передать второму информацию, на какой рычаг нажимать. Но интерпретировать этот результат можно по-разному. Кто-то видит в нем неоспоримое подтверждение наличия языка, кто-то считает, что у животных просто произошла самодрессировка – в какой-то момент случайно сложилось так, что первый дельфин на мигание лампочки издал определенный звук, а второй нажал на нужный рычаг. Так как это поведение тут же поощрили рыбой, оно закрепилось, только и всего.