Читать книгу - "Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн"

гораздо более утонченные двери [наделены] способностью видеть ваш приход (электронные глаза), или спрашивать, кто вы (электронный пропуск), или захлопываться в случае опасности… Поскольку каждый из этих делегатов формирует связность какой-то части нашего социального мира, это означает, что изучение социальных отношений невозможно, если не принимать во внимание нечеловеков [там же].

На следующем этапе мы столкнемся с привычным латуровским ходом: доводчик ломается, дверные петли остаются предоставленными сами себе, сотрудники организации мобилизуют нового (куда боле слабого) актанта – надпись «Ради бога, закрывайте дверь! Доводчик бастует!» – чтобы вновь делегировать людям то, что ранее было делегировано техническому механизму.

Здесь открывается три теоретических коридора.

Первый: от социологии техники – к философской антропологии. Латуровская интуиция делегирования возвращает к жизни старую метафору протеза. Человек – несовершенное животное. Он гораздо хуже приспособлен к жизни в этом мире, чем большинство других организмов. Именно «незавершенность» человека как биологического проекта требует от него изобретения все новых и новых инструментов, компенсирующих исходную слабость и неполноту человеческой природы. Общественные институты и технические инструменты – не два взаимообуславливающих начала, а два (пусть и не равноценных) механизма адаптации несовершенного человеческого существа к непредназначенному для него миру. Это, по сути, искусственные органы, протезы человечества. Одно не является проекцией или детерминантой другого, но оба они – следствия «эксцентричного» положения человека в космосе [Плеснер 1988]. Будь человек «хорошим животным», города бы не потребовались. Здания, дороги и ливневые канализации – это, по сути, компенсаторные механизмы. Включая в цепочки взаимодействия все новых технических делегатов, мы наращиваем новые «протезы». Такова логика немецкой философско-антропологической школы в социологии. Латур мог бы добавить к этой интуиции свой фирменный ход «симметризации»: у человека нет монополии на протезирование. Дождь – протез общесплавной канализации, надпись «Закрывайте дверь!» – протез двери, лишившейся доводчика. В мире распределенных агентностей объект объекту – интерактант и протез.

Второй ход: от социологии техники – к политической философии. Две основные категории концепций демократии: репрезентация и делегирование. Депутаты представляют своих избирателей и одновременно – авторизованы, уполномочены на совершение некоторых действий от их имени. Недавняя интервенция эстетической теории и философии искусства в сферу Политического привела к пересмотру идеи представительства [Анкерсмит 2012]. (Вспомним один из лозунгов политических протестов 2012-го: «Вы нас даже не представляете!») Но атака на политическое представительство велась именно со стороны теории репрезентации. Авторизация остались за скобками. В акторно-сетевой теории технический делегат – не просто заместитель или, как пишет Латур, «лейтенант» [Латур 2006b]. Он именно что депутат – представитель, уполномоченный и авторизованный. В ситуации, когда всплеск технооптимизма сопровождается падением доверия всем политическим институтам, когда робот-адвокат представляет интересы клиента лучше, чем это делают его коллеги-люди, когда смартфонам и автомобилям мы доверяем больше, чем собственным избранникам [Вахштайн, Степанцов, Чурсина, Бардина 2016], Техника и Политика обнаруживают новые точки пересечения.

И наконец, третий шаг: от социологии техники – к социологии города. Чтобы его сделать нужно проследить эффекты делегирования. Как расширение сети технических «делегатов» трансформирует городское пространство – от отдельного здания до практики городского планирования в целом?

Фрагментация Нью-Йорка

Возьми разбольшущий дом в Нью-Йорке,

взгляни насквозь на зданье на то.

Увидишь – старейшие норки да каморки —

совсем дооктябрьский Елец аль Конотоп.

В. Маяковский

В увлекательной книге «Нью-Йорк вне себя» Рем Колхас описывает своеобразную урбанистическую идеологию «манхэттенизма» [Колхас 2013]. Манхэттенизм – это урбанизм скальпеля. Творцам Манхэттена удалось создать нечто, не имеющее аналогов в истории архитектуры, благодаря трем сечениям, трем разрезам на теле города и его зданий. Колхас называет эти разрезы «решетка», «лоботомия» и «схизма».

Решетка, лоботомия и схизма

Колхас пишет:

Решетка или любая другая система деления территории метрополиса на максимальное количество различных режимов – описывает архипелаг из многих «городов внутри города». Чем сильнее каждый «остров» отстаивает свои особые ценности, тем больше укрепляется архипелаг как система [Колхас 2013: 312].

Самое интересное и самое непроясненное в этой фразе – идея различных режимов, под которые дробится пространство города. О каких режимах идет речь? Вероятно, не просто о режимах повседневного функционирования (пространство отдыха, пространство работы, пространство свободного общения) – в самой идее функционального зонирования нет ничего нового и тем более специфически нью-йоркского. Однако вернемся к решетке.

В 1807 году Симеон де Витт, Говернер Моррис и Джон Резерфорд образовали комиссию по созданию новой модели городского развития. Эта модель должна определить, как произойдет «окончательное и полное» заселение Манхэттена. Через четыре года они выступают с предложением проложить выше той демаркационной линии, которая отделяет существующую часть города от еще не существующей, 12 авеню с севера на юг и 155 улиц с востока на запад. Это простое предложение описывает город 13 × 156 = 2028 кварталов (за вычетом топографических погрешностей) – матрицу, которая разом структурирует и всю свободную территорию острова, и всю будущую деятельность его жителей. Это манхэттенская решетка [там же: 16–17].

Манхэттенская решетка, 1811 г. Источник: [Колхас 2013]