Читать книгу - "Событие. Философское путешествие по концепту - Славой Жижек"

Единственный способ действительно избежать этого извращения – принять, что грехопадение является отправной точкой, создающей сами условия спасения. Нет ничего, предшествующего грехопадению, никакого состояния, из которого мы падаем, – само падение создает это состояние. Подобная позиция открывает простор для оправдания зла: если мы знаем, что зло – всего лишь необходимость на пути к окончательному триумфу блага, то наше вовлечение во зло оправдано как средство достижения блага. Тем не менее в истории нет Разума, чей божественный план оправдал бы зло – благо, происходящее от зла, является лишь контингентным побочным эффектом. Мы можем сказать, что конечным результатом существования нацистской Германии и ее поражения в войне стали куда более высокие этические стандарты прав человека и международного правосудия, но утверждать, что этот исход в каком-либо смысле «оправдывает» нацизм, – гнусность. Только так мы можем по-настоящему избежать извращенной логики религиозного фундаментализма. Среди христианских мыслителей Г. К. Честертон, как обычно, был тем, кто не побоялся прояснить последствия этого парадокса, находя в нем точку разрыва между античным миром и христианством:

Греки – великие первооткрыватели – исходили из очень простой и на первый взгляд очевидной мысли: если человек пойдет прямо по большой дороге разума и природы, ничего плохого случиться не может <…> и случай греков достаточен, чтобы показать странный роковой элемент этого заблуждения. <…> И не успели греки пойти по этой дороге, как с ними приключилась действительно странная вещь, такая странная, что о ней почти невозможно рассказать. <…> Мудрейшие люди в мире пожелали жить согласно природе и почти сразу занялись на редкость противоестественным делом. Почему-то любовь к солнцу и здоровье естественных людей привели прежде всего к поразительно противному извращению, заражавшему всех, как мор. Самые великие, даже чистые мудрецы не смогли его избежать. Почему? <…> Если человек идет прямо, его дорога крива. Если он следует за своим носом, он каким-то образом умудряется вывихнуть его или даже отрезать нос, чтобы досадить лицу, и это состоит в соответствии с чем-то куда более глубоким в человеческой природе, чем природо-поклонники когда-либо могли постичь. Человек изогнут, как лук; христианство открыло людям, как выправить эту кривизну и попасть в цель. Многие посмеются над моими словами, но поистине благая весть Евангелия – весть о первородном грехе^[29].

Таким образом, греки потеряли свой моральный ориентир, так как они верили в непосредственную и основную моральную благопристойность человека и игнорировали склонность ко злу, лежащую в самой человеческой сущности: истинное благо происходит не тогда, когда мы следуем нашей природе, но когда мы с ней боремся^[30]. На тот же самый феномен указывает опера Рихарда Вагнера «Парсифаль», чья завершающая мысль звучит примерно так: «Рана может быть заживлена только тем копьем, которое ее нанесло» (Die Wunde schliesst der Speer nur, der sie schlug). Гегель утверждает то же самое, но переставляя акценты в противоположную сторону, говоря о духе как об абстрактной способности, постоянно подрывающей (отрицающей) и трансформирующей всю инертную и стабильную реальность: дух сам является раной, которую он пытается заживить, т. е. рана нанесена рукой раненого. Другими словами – что такое, по сути своей, «дух»? «Рана» природы: дух человеческой субъективности является способностью дифференцировать, абстрагировать, разрывать и рассматривать как самостоятельное то, что на самом деле есть часть единого органичного целого. Дух – не что иное, как процесс преодоления природной непосредственности и органичной целости, процесс проработки («опосредования») этой непосредственности, ускользания-в-себя или «отправления», самоотчуждения от нее. Сам процесс возвращения духа в самое себя создает то измерение, в которое он возвращается.

Но разве Библия не пишет о том же? Змей обещает Адаму и Еве, что, вкусив плод древа познания, они станут как Бог, и когда они вкушают его, Бог говорит: «Вот, Адам стал как один из Нас» (Быт. 3:22). Гегель комментирует: «Следовательно, змей не солгал. Бог подтвердил его слова». Согласно Гегелю, субъективное знание – не просто возможность выбрать между добром и злом, но «что именно рассмотрение, или познание, делает человека злым, поэтому оно и является злом и познание есть то, чего не должно быть, оно есть источник зла»^[31]. Или еще более подчеркнуто: зло – сам взгляд, видящий зло вокруг себя. Взгляд, видящий зло, исключает себя из критикуемого им общественного Целого, и само это исключение является формальным свойством зла. Согласно Гегелю, добро возникает как возможность и долг только посредством изначального выбора в пользу зла: мы только тогда понимаем, что такое благо, когда, сделав выбор в пользу зла, мы постигаем полнейшую неудовлетворительность нашего положения. На более концептуальном уровне его логики рефлексии Гегель использует особое понятие абсолютного самоотталкивания, «absoluter Gegenstoß» (букв. контртолчок, контр-выпад) для обозначения ускользания, создающего то, от чего оно ускользает: «Исчезнувшее в основании определение есть истинное определение сущности. <…> Рефлективное определение, исчезая в основании, приобретает свое истинное значение – быть абсолютным самоотталкиванием (Gegenstoss) себя в само себя»^[32]. Таким образом, только «в возвращении как таковом» возникает то, к чему мы возвращаемся: оно начинает существовать или восприниматься как возможность там, где ранее не было никакого ее следа.

Здесь речь идет не об абстрактных теоретических позициях, но о в высшей степени конкретном историческом опыте. Согласно некоторым индийским культурным теоретикам, тот факт, что они вынуждены использовать английский язык, является формой культурного колониализма, цензурирующего их истинную идентичность: «Мы должны говорить на навязанном нам языке, чтобы выразить нашу глубинную идентичность, и разве это не ставит нас в положение радикального отчуждения – даже наше противостояние колонизации должно выражаться на языке колонизатора?» На этот вопрос, конечно же, следует ответить утвердительно, но навязывание английского (иностранного) языка привело к созданию самого угнетаемого, т. е. в данном случае угнетаемым является не доколониальная Индия – она утеряна навсегда, – но аутентичная мечта о новой, универсалист-ской демократической Индии. Малколм Х следовал тому же самому принципу, когда он взял «Х» в качестве фамилии: он боролся не за возвращение к неким исконным африканским корням, но именно за «Х», за неизвестную новую идентичность, открытую самим фактом рабства, из-за которого африканские корни были утеряны навсегда. Этот пример указывает вовсе не на то, что до потери не было ничего – конечно же, до потери что-то было, в случае с Индией это была богатая и многогранная культура, а на то, что утерянная культура была разнородной, беспорядочной и не имела ничего общего с тем, к чему хочет вернуться позднейшее национальное возрождение. Это касается всех «возвращений к истокам»: когда, начиная с девятнадцатого века, в Центральной и Восточной Европе появлялись новые государства, их возвращение к «исконным этническим корням» произвело на свет эти самые корни. Марксистский историк Эрик Хобсбаум назвал их «выдуманными традициями».