Читать книгу - "Овидий в изгнании - Роман Шмараков"

Сантехник с авторским листом (к которому очень хочется применить определение carte blanche, несмотря на то, что он был плотно исписан) спустился домой и молча уселся на диване перед телевизором, с лицом, практически не несшим указаний на внутреннюю жизнь.

– Вась, что это у тебя? – кинулись к нему друзья, стараясь не замечать его выражения. – Это он тебе дал? Давай-ка посмотрим, вдруг наконец подойдет… Все-таки он заинтересован… Сань, ты говорил, у тебя с логическими ударениями… Встань под лампу, не порть смолоду глаза…

Саня старательно прочел:

АЛЫЕ ТКАНИ

Алые ткани хороши, когда их разворачивают перед нами, выхваливая достоинства, но если бы кто-то захотел обить ими комнату, едва ли он мог бы там долго вытерпеть. Раз уж человек выбирает себе жизнь торговца, ему приходится мириться с тем, что и еда, и общество не всегда будут соответствовать его вкусам. Хотя кажется, что человек, многое претерпевающий на чужбине ради того, чтоб благоденствовать по возвращении, дома у себя может устроить все, как ему нравится, но на деле оказывается, что из дальних странствий приносит он с собой привычку жить наспех. И что тогда скажешь о других, если сам не можешь отделаться от сиюминутных обстоятельств?

Постоялый двор на киренийской дороге с первого взгляда казался порядочным заведением, где можно голову преклонить, и не сразу удавалось заметить, что, рассчитывая на неприхотливость людей, уставших с дороги, многое здесь пускают на произвол судьбы. Один человек, скитавшийся по окрестностям, нося за собой вертеп с куклами, беспрестанно пенял хозяину: и кони-то у него, плохо привязанные, знай выбредают во двор, и слуги как один вороваты и несдержны на язык. Воистину все испытавший человек! Облюбовав себе это ремесло, уже много лет ходил он ради заработка с одного места на другое, и хотя не раз задерживали его по подозрению в чародействе, ему удавалось за себя постоять. Истрепавшихся кукол латал он с большим усердием и рассказать умел много.

– Ансо де Кайо росту небольшого, – говорил он, – и хотя в груди широк и вид у него горделивый, все-таки не скажешь, что «конь им гордится», как выражаются в таких случаях. Всего удивительнее, когда приведется слышать от людей уверения, что он удерживал цепь, натянутую через пролив, или о чьих-то подвигах вроде этого. Тут уж что и сказать, разве что «пыль поднялася на дороге, там кто-то скачет прочь от нас».

Остановившись на ночлег, в качестве платы за себя он представил взятие Иерусалима и потрудился на славу, развлекая постояльцев своими куклами. Редко здесь такое бывало, и когда на ночь хозяин оставил сторожами двух своих поваров, рассердясь на них, им было о чем поговорить. А когда, притаив огонь в светильнике, они беседовали меж собой, а языки их все больше запинались, вдруг какой-то шум заставил их подскочить. Разом высунувшись из-под одеяла, увидели они, что куклы, валявшиеся с вечера как попало, поднялись, будто живые, и начали отряхивать с себя пролитое по столу вино и крошки хлеба. Словно им предстояла битва, одни стали в дозоре, смотря во вражескую сторону, а другие принялись прохаживаться у шатра. И тут какая-то женщина – откуда она взялась? – рослая и красивая, но одетая бедно, показалась между лагерями, прокрадываясь полем, будто ей помогал укрыться туман, и бережно держа ребенка на руках, а рядом с нею неровными шагами бежал другой. Наши дозоры заметили, и кто-то погнался за ней, а другие крикнули, и поднялась суматоха, будто враг наступает. Опасно это, когда страх постигает ночью большое войско в незнакомой местности, – тут всего можно ждать. И хотя все были застигнуты суматохой, но император распоряжался как должно, и все вели себя честь по чести и разворачивали строй против болгар. И со стороны Иоанниса тоже второпях поднимали стяги и проверяли оружие, хорошо ли оно отточено и выходит из ножен. Одно лишь мгновение, казалось, прошло, а битва закипела самая настоящая. Ни слова не говоря, рубились они яростно и не отступали. Из людей, спавших поблизости, кто не проснулся сам от шума, был растолкан соседями: во все глаза глядели они, стараясь ничего не пропустить.

Среди других было видно куклу, изображавшую Пьера де Брасье, – не нашлось бы человека, кто не любил бы его за его подвиги: он превосходил всех и бился, не жалея себя, пока не насели на него комены целой толпой. Растолкав всех, он невредимым выбрался из толчеи, спустился в сени и, схватив ковшик, принялся пить, да так жадно, что было слышно, как он чмокает, и это казалось более диковинным, нежели что-нибудь другое. А пока люди смотрели на то, как он глядит на себя в ковше, граф Луи со своими людьми начал бой; за ним несли факелы, хоть он не был императором, и все невольно залюбовались его красотой и величием: так он был хорош, выступая впереди всех. Рядом шли его люди, а один из них, по имени Жан Фриэзский, упал и повредил ногу и отстал от своих. О нем спрашивали друг у друга те, кто вырвался вперед вместе с графом, покамест этот рыцарь сидел там согнувшись, и без него пособляли как могли графу и друг другу, меж тем как хозяин гостиницы не стесняясь бушевал: «Пустите! не позволю им палить восковые свечи!» – а слуги насилу его удерживали, умоляя дать досмотреть до конца.

– Тут что-то не так, – заметил один постоялец. – Вовек тому не бывать, чтобы Жан Фриэзский повел себя подобным образом; не слыхали о нем такого. А если бы оказалось так, что эта кукла представляла прежде кого-то другого, человека не столь известного или вовсе скромной жизни, от которого трудно ждать самоотверженности, я бы не удивился.

Из присутствующих кто-то прокрался к хозяину вертепа, который, бледный от удивления, наблюдал за своими куклами, чтоб спросить, верно ли предположение, – так оно и оказалось.

Однако положение тех, кто был с императором, час от часу казалось хуже, и комены окружали их, так что дело могло кончиться вовсе плохо, если бы у людей, смотревших на это, не нашлось средств вмешаться. Вот тут-то один слуга, посообразительнее, кинулся с фонарем в курятник: петух, разбуженный, пропел, и куклы тотчас улеглись, будто дремотой сморенные, – людям же, напротив, никакой сон не шел на глаза, так были они поражены и горели желанием поговорить друг с другом. Очаг был разожжен, повара отряжены на кухню, жизнь закипела в доме, словно белый день был на дворе, и сколько сказано было о происшедшем – всего не пересказать.

Покамест рассуждали и толковали об этом, пришли печальные вести о битве при Адрианополе; вспомнили о куклах, бившихся насмерть, и вновь начали спорить, нет ли между этими делами какой-нибудь связи.

– Из осаждаемых городов, бывало, сбегали женщины с детьми, – заметил хозяин постоялого двора, – и производили переполох, так что из-за них начинали сходиться войска, – бывало и так; но чтоб в этом случае биться начали из-за чего-то подобного, я нипочем не поверю: об этом никто не рассказывает, да и император не попустил бы столь ничтожному поводу.

– Худого не вышло бы, не оплакивали бы мы их сейчас, если бы все, кто прославился за последние годы, стояли бы вместе на том поле, – так говорили другие: – но не было там Пьера де Брасье, ибо уже много месяцев как он перебрался через рукав Св. Георгия, чтоб сражаться в Тюркии; не было его в этой битве.